Легендарный советский журналист Игорь Гаврилов, за свою карьеру профессионального фотографа сделал много удивительных снимков, каждый из которых раскрывает непростой сюжет. Его главной целью, было сделать снимок, который должен отражать всю глубину запечатленной сцены и как правило ему это удавалось.
Игорь Гаврилов объездил всю Россию в поисках интересных кадров, не раз приходилось бывать и в горячих точках. В качестве журналиста он побывал во многих зарубежных странах, где его работы имели определенный успех. Например его снимки часто публиковались в таких популярных во всем мире изданиях как Рlay boy, Elle, Independent и других.
Смотрите подборку нескольких фотографий с примечаниями от самого автора:

Коммуналка.
Конец 80-х - начало 90-х. Коммуналка. Выглядит как декорация на «Мосфильме», где строятся временные перегородочки, изображающие какую-то жизнь. Но это вполне себе реальная квартира.
Меня попросили снять тему про коммуналки. Я не только в одной этой квартире был, а напряг всех своих знакомых, которые знают или имеют знакомых, живущих в коммунальных квартирах. Но вот эта меня совершенно поразила. В кадре - большая комната одной семьи. Там вот в углу сидит мать, внизу под нами это ее дочка, весьма милая. Они просто разгородили эту большую комнату фанерной перегородкой, чтобы как-то отделиться друг от друга. Но разгородили не до потолка, а до середины, и поэтому можно было забраться на эту перегородку, и оттуда сделать такой кадр. Помню, пылища там не протиралась, я думаю, полгода или год, слез я оттуда весь в какой-то паутине, пыли, черте в чем.

Символ эпохи.
То, с чем мы жили и достаточно долгие годы, когда человек приходил в магазин и видел там совершенно пустые прилавки. Это начало 90-х или 89-й.

«Где ты был?..»
Кадр с самой несчастливой судьбой. Я его сделал на Западной Украине, в городе Ивано-Франковске. В те дни туда съехалось достаточно большое количество иностранцев из соцлагеря, много корреспондентов. Я шел в пресс-центр из гостиницы и увидел такую сценку на автобусной остановке. Буквально два раза нажал. На меня набросился какой-то военный, стал кричать на весь Ивано-Франковск, что я порочу советский образ жизни, почему я снимаю инвалидов, откуда я взялся.
В «Огоньке» кадр не напечатали, и куда бы я его ни предлагал, его нигде не принимали. Главный редактор журнала «Советское фото» лично своими руками этот кадр три раза выкладывала из коллекций, которые посылались на какие-то международные фотоконкурсы, сопровождая свои действия нелицеприятными комментариями.
Задули ветра перестройки. В «Советском фото» собрался полный редакционный зал московских фотокорреспондентов, предмет обсуждений - как осовременить журнал. Я достал этот снимок со словами: «Просто вот такие фотографии печатайте». И в ответ услышал: «Игорь, а где же вот ты раньше был, почему вот ты такие кадры не приносил в “Советское фото“?»

Одинокий, но мудрый.
Это День Победы, год примерно 76-77. Такая сценка образовалась на набережной. Я считаю, что самый мудрый - это тот, который посередине стоит один, он делом занимается: пьет пиво, ест бутерброд. А эти еще неизвестно чем будут заниматься.

Землетрясение в Армении.
Списки людей, которых нашли и сумели опознать. Они висят на стекле - пресс-центр там импровизированный в каком-то зданьице - и вот люди все время подходят, читают.

Лучшая фотография 1990 года в Америке.
6 ноября 1990 года, задание журнала «Тайм» - снять оформление города перед 7 ноября. Это последнее 7 ноября, когда прошла коммунистическая демонстрация. Кадр был напечатан в «Тайме» и потом он вошел в лучшие фотографии года в Америке - здоровая книга, она у меня есть. А назавтра уже ничего не стало. Все, последняя демонстрация, последний парад. Абзац.

Главный инженер швейной фабрики. Его выкапывали из завалов разрушенной фабрики 2,5 часа, всё это время я стоял под качающейся плитой на торчащей балке. Понятно, что за два с половиной часа я мог наснимать массу фотографий, но какая-то сила держала меня на этом небезопасном месте. Три, четыре кадра - всё что я успел снять со своей позиции. Мог ничего не снять. И все-таки это один из лучших кадров в этой серии. Вот кто мне помог? Я склонен думать на Него. Ну да, а может быть просто так получилось.
Когда я приехал в Москву, показал фотографии, «Огонек» дал номинально один разворот достаточно спокойных фотографий. И мне было очень больно. Я надеялся, что напечатают больше фотографий и более сильных. И я отправил это все в «Тайм», и «Тайм» вышел с главным репортажем номера. И они номинировали меня за этот репортаж на лучшего репортера года.

Первый Международный конкурс парикмахеров в Москве.
Это начало 80-х. Девушки на снимке - модели конкурса, им сушат прически вот под этим прекрасным плакатом. Самое интересное то, что этот снимок был опубликован в журнале «Огонек» в те годы, до перестройки, но несколько скадрированный. Главный художник вынес из кабинета большие ножницы длиной сантиметров 20 и со словами «ты что, ох…, Гаврилов» отрезал плакат.

Похороны Высоцкого.
Таганка, напротив театра. Похороны Владимира Семеновича Высоцкого. Я простоял у гроба в театре часа два, не мог уйти. С экспозицией ошибся, а когда вышел на площадь, это все увидел. И только сейчас вот, буквально в этом году я понял, что на самом деле похороны Высоцкого - это первый несанкционированный митинг в Советском Союзе. Первое всенародное неповиновение той власти, когда люди пришли - никто их не созывал, никто их не загонял, как это делалось на демонстрации 7 ноября или 1 мая, - а они пришли.

Слишком свободный.
Спецприемник в Москве на Алтуфьевском шоссе. Я там снимал несколько раз и всякий раз - с большим интересом. Ну, что говорить? С большой болью - это слишком напыщенно. Да нет, боли-то особой не было. Но детей жалко. Туда собирают всех убежавших из дома, найденных на вокзалах, на улицах.
Вот этого мальчика когда стригли, с него вши прыгали, метра на три от него. Я еле успевал отмахиваться, думал, что сам весь завшивлю, пока его снимал.

Безотходное производство.
70-е, Москва. Безбожный переулок. Напротив вот того окошка, в которое люди сдают посуду, только что отмытую от этикеток в луже, находится магазин «Минеральные воды» - достаточно известный в Москве. Для того, чтобы сдать посуду, получить деньги, перейти напротив и купить вина или пива, которое там тоже продавалось, люди этим делом и занимались.

Жизнь после Афгана.
Конец 80-х. Подмосковье. Это реабилитационный госпиталь для солдат, вернувшихся из Афганистана. Там такие вот мальчики были. Целый госпиталь - человек 500, которые только что вернулись оттуда и видели смерть. С ними трудно приходилось персоналу.

Погода нелетная.
Это «Домодедово» аэропорт, 70-е годы. Я бегу от электрички к зданию аэровокзала. Была плохая погода, и долгое время самолеты не летали, и поэтому все неулетевшие рассосались по аэропорту и вокруг. Человек на снимке - не улетел, он спит в конце этого железнодорожного «путя».

Фотография не стоит горя, причиненного ради этой фотографии.
Я снимал что-то в Грузии - и вдруг сошла лавина в Сванетии. Один мужчина-сван оказался внизу, когда сошла лавина на его село, и вот по горным дорогам мы вместе поехали на место трагедии. Наша дорога заняла три или четыре дня. Приехали - всё селение разрушилось. Я начал снимать. Никого не было на улицах, никого абсолютно. И вдруг я увидел, вот к этому остатку дома поднимаются вот эти люди - мужчина, женщина и ребенок, они несут в руках стаканчики маленькие с чачей или с водкой. У мужчины на груди портрет погибшего под лавиной его родственника. Я понимаю, что я сейчас могу сделать достаточно такой жесткий кадр. Они идут. Я знаю, где его делать, знаю, как его делать. Жду. Вот они подходят, я поднимаю аппарат к глазам, один раз нажимаю. Тишина полнейшая - горы. И мужчина этот на меня посмотрел. За спиной у меня стоит мой сван, с которым я приехал, вот он мне положил руку на плечо и говорит: «Ему не нравится, что ты фотографируешь».
И я не стал больше снимать, не сделал ни одного кадра. Женщина плакала, рыдала, на колени бросалась и снег разгребала, и ребенок стоял в стороне такой странный, с какой-то шапкой, на один глаз натянутой, и мужчина. Я не стал снимать. А когда все это закончилось, мужчина подошел ко мне и пригласил на поминки в землянку. Чужих приглашать на такие мероприятия там не принято, но меня пригласили за проявленное уважение.

Ни одна фотография не стоит горя, причиненного людям ради этой фотографии. Можно потом оправдываться - вот ее увидят миллионы, то, се, пятое, десятое. Несмотря на жесткость нашей профессии, на жесткость тех ситуаций, в которых мы иногда бываем, нужно, прежде всего, оставаться человеком, а потом уже - профессионалом.

Детки в клетках.
Самая первая публикация в журнале «Огонек» из мест не столь отдаленных - раньше в Советском Союзе такого рода материалы не печатали. Это Судская колония для несовершеннолетних преступников. За четыре дня я сделал материал, который, в общем-то, принес мне достаточно много славы и много медалей, был опубликован в Independent Magazine английском и во многих книгах был опубликован. Тогда не было цифровой камеры, я не мог на дисплее посмотреть, а правильно ли у меня тень упала. Я именно этой тени и добивался. Это в карцере, парень сидит и смотрит на меня, хотя я даже не просил его смотреть.

Дорога смерти.
Начало пути на Памир, начало 80-х. Это одна из самых трудных командировок. Мы проехали по дороге Хорог - Ош, а эту дорогу называли дорогой смерти. Там высокогорье, 4,5-5 тысяч метров, дорога - серпантины, обрывы. И коробка передач у нас полетела на машине. Если бы не пограничники… Там все друг другу помогают, потому что понимают, что остановись ты на этой дороге на ночь, и ты можешь уже не проснуться.

В первый раз.
Это будущий лейтенант, перед первым самостоятельным полетом. Вот такой у него взгляд. В первый раз инструктора с ним не будет, он сидит первый в спарке. Это, по-моему, Оренбургское летное училище или Омское - в общем, в тех краях.

С вендеттой всё в порядке.
Корсика. Я путешествовал по Корсике на машине главы корсиканской мафии. Мы поехали высоко в горы. Там был какой-то поэт, художник, писатель - очень милые люди, мы с ними беседовали, пили вино. Я отошел от компании, увидел вот этих вот двух колоритных ребят. Это жители поселка высоко в горах. Я по-французски очень плохо говорю. А у них еще какое-то наречие. Ну, в общем, я не нашел ничего лучше как спросить: «А как у вас тут с вендеттой?». И один из них тут же полез за спину и вынимает из-под рубашки пистолет и говорит: «А вот мы к вендетте всегда готовы. Вот вендетта - пожалуйста». И ну потом так мило улыбнулся.

Снимки действительно в большинстве своем очень тяжелые, такова жизнь… Но хватит о грустном, хочу рассказать вам о доме отдыха где можно интересно провести время. Парк-отель «Олимп», подробнее о нем можете почитать , обладает всем необходимым для приятного времяпровождения и снятии усталости. Судите сами - чистый воздух, речка в окружении хвойного леса, пение птиц, а так же русская баня, ну что еще нужно чтобы расслабиться?

(function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] || ; w[n].push(function() { Ya.Context.AdvManager.render({ blockId: "R-A-347583-2", renderTo: "yandex_rtb_R-A-347583-2", async: true }); }); t = d.getElementsByTagName("script"); s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "//an.yandex.ru/system/context.js"; s.async = true; t.parentNode.insertBefore(s, t); })(this, this.document, "yandexContextAsyncCallbacks");

Боюсь сглазить, но Игорь Гаврилов производит впечатление благополучнейшего человека. Спокойный и добродушный в общении, он, словно профессор Преображенский, успевает всюду, никуда не торопясь. От мамы он усвоил несколько простых на первый взгляд базовых принципов: «не класть все яйца в одну корзину», «репутация – это все» и «не бывает безвыходных ситуаций». Держась этих принципов, он преуспел в бизнесе, которым и продолжает заниматься с видимым удовольствием.

– Вы любите путешествовать?

– Да, очень. В последний раз был в Бангкоке.

– Во-первых, необыкновенно радушное отношение к приезжим. Во-вторых, животные – я попробовал на ощупь шкуру тигра, а орангутанги – это совершенно уникальные самодостаточные существа, у них обо всем есть свои представления.

– Вы верите, что они – наши предки?

– Нет. Абсолютно.

– А как вы себе представляете происхождение человека?

– Как оно описано в Библии: Бог создал человека по образу и подобию своему. Я верующий.

– Но создание Адама из праха земного можно понимать как символическое описание эволюции человека из неорганической материи.

– На это я вам так скажу: мы все читали книжки про Фандорина и составили в своем воображении какой-то его образ. А потом мы смотрим три фильма про Фандорина, и в каждом его образ – другой, всегда отличный от того, что мы представляли…

– То есть вы за свободу в толковании Писания?

– Конечно.

– Вы играете в азартные игры?

– Да, в покер. Для мужчины нормально стремиться выигрывать, быть первым. Кроме того, покер учит терпению, там нужно ждать, ждать, ждать…

– А бизнес можно сравнить с азартной игрой?

– Смотря какой. Мне все время везло на хороших людей. Я начал заниматься бизнесом плотно года с 1991-го. Когда все рухнуло, начался бизнес. Мне товарищи абсолютно случайно предложили бензин, находящийся в Уфе. Куда его деть? Я пришел в горсовет и говорю: дайте мне автозаправочную станцию в аренду. Меня поддержали, и в 1991 году я умудрился открыть первую в Советском Союзе частную автозаправочную станцию на улице Есенина. Тогда как раз был кризис, и очереди от моей заправки были по три-четыре километра во все стороны. В 1994 году у меня было уже около двадцати заправочных станций. Потом я все это продал и выкупил банк. Мне чрезвычайно понравился банковский бизнес. Мой товарищ объяснил очень просто: банк – это как кусок сала. Сидит компания хороших друзей за круглым столом, на столе – кусок сала. Каждый его подержал в руках и положил обратно. Кусок сала остался целый, а руки у всех жирные. Так работают все банки во всем мире. В 1998 году правительство нас подвело, и нам пришлось выбирать между репутацией и деньгами. Я, недолго думая, решил в пользу репутации (то есть закрыл банк), о чем не жалею до сих пор. Я могу сказать, что в бизнесе репутация – это номер один. Заслужить ее очень тяжело, а потерять можно за одну минуту.

– Вы застали те легендарные «крыши», бандитские «расклады»?

– Не просто застал. Революция произошла в умах: люди разделились на бандитов и не бандитов и между ними – все остальные. Доходило до смешного: в один день приходили три «крыши». На самом деле бандиты не были такими уж разбойниками. Они приходили, спрашивали: «крыша» нужна? Не нужна? Ну и все, кофе пили и дальше шли. Это было время огромных возможностей. Они и сейчас есть, но тогда можно было просто наклоняться и деньги поднимать. Услуг никаких, товаров никаких… Помню, мы ходили году в 1993-м в ресторан, и – не говоря о качестве обслуживания – я обнаружил, что сумма в счете не сходится арифметически. Говорю официанту: «Посмотрите, эта сумма не получается при сложении слагаемых. Пересчитайте, пожалуйста!» А он – уже «накидавшийся», Первое мая было – отвечает: «Мы, конечно, можем пересчитать, но сумма от этого не изменится». Вот эта фраза «сумма не изменится», на мой взгляд, сакраментальная для того времени.

– Сейчас традиции все-таки устанавливаются?

– Конечно. Уже выросло поколение с другим пониманием вещей. Я сужу по детям, у меня их трое: моей дочери Яне шестнадцать лет, сыну Григорию – тринадцать, младшему Герману – два года. Но ведь и я не нашел золотой кирпич. В основном, думаю, это было стечение обстоятельств – оказывался в нужное время в нужном месте. И еще: люди должны помогать друг другу. Нужно относиться к ним хорошо, и – хотя, к сожалению, не всегда случается так – они тоже к тебе хорошо будут относиться. Сейчас люди начинают понимать, что всех денег не заработать. Никто уже не боится, как раньше, что снова придется ходить в серых плащах, сидеть на чемоданах с деньгами и ездить на «восьмерках», или какие там еще модные модели изобретет многоуважаемая «Лада Моторс».

– А вы на чем ездите?

– У меня Ferrari. Очень люблю гонять, специально для этого езжу в Германию. В прошлом году участвовал в стритрейсинге. Может быть, и в этом позовут.

– Вы честолюбивый человек?

– Да, конечно. Все честолюбивые чего-то добиваются, потому что если нет честолюбия, то ты идешь по плоскости, а не по ломаной линии. Я пробовал просто жить, отдыхать, короче говоря, ушел на пенсию… но мне не понравилось. От бездействия толстеешь, тупеешь, застой происходит. Надо двигаться.

А почему бы мне не попробовать вести здесь блог о фотографии? А вдруг получится!

Поскольку я сам фоторепортер, то и герои моих рассказов будут люди, имеющие отношение к репортажному фото: фоторепортеры, документальные фотографы, фотожурналисты. Это будут как классики советской, российской и зарубежной фотошколы, так и наши с вами современники.

Почти год назад, 17 мая в Сахалинком областном художественном музее состоялось открытие большой фотовыставки "Гран-при по-русски" - фотографии советских и российских призеров международного конкурса "World Press Photo" с 1955 по 2013 год .(). На открытие экспозиции приехали одни из авторов выставки, призеры WPP, замечательные фотографы , Игорь Гаврилов и Сергей Ильницкий.

Слево направо: фотограф EPA - европейского пресс-агентства Сергей Ильницкий, куратор выставки, руководитель организации "РУСС ПРЕСС ФОТО" фотограф Василий Прудников, шеф-фотограф бюро агентства Associated Press в России фотограф Александр Земляниченко и руководитель российского направления в агентстве East News фотограф Игорь Гаврилов.

Вот с Игоря Гаврилова я и хочу начать свой рассказ.

Игорь Гаврилов родился в 1952 году в Москве. В 1970 окончил среднюю общеобразовательную школу. В этом же году стал победителем Всесоюзного конкурса среди выпускников школ «Проходной бал» и получил право внеконкурсного поступления на факультет журналистики МГУ имени Ломоносова. С 1975 по 1988 год фотокорреспондент журнала «Огонек». В 1988-м получает предложение к сотрудничеству от журнала « Time» и становится его московским корреспондентом, в этом же году был номинирован на название «Лучший фотограф года» от журнала « Time». Лауреат премии Worl Press Photo.

Игорь Гаврилов - живая легенда советской фотожурналистики. Его работы удивительны, каждая фотография - это жизнь, не прикрытая, а пойманная врасплох. Многие снимки автора не публиковались в свое время лишь потому, что были слишком правдоподобны.

Для Игоря главный жанр - аналитический репортаж. Главная цель в работе - сфотографировать правду, в поисках которой он объездил всю Россию, работал в 50 странах зарубежья, фотографировал практически во всех горячих точках нашей страны, на седьмой день после взрыва летал над реактором Чернобыльской АЭС.

Профессионализм, огромная любовь к своей работе, и правильные принципы сделали работу Игоря значимой и всемирно признанной. Снимки фотографа публиковались в самых престижных мировых изданиях: Paris Matsh, Le photo, Stern, Spiegel, Independent, Elle, Рlay boy - и многих других.

На творческой встрече с островными любителями фотографии. Сахалинский областной художественный музей, 19 мая 2013 года.

Фотографии Игоря Гаврилова с его комментариями. (Фото публикуются не в хронологическом порядке).

Начало 90 годов. Кадр сделан во время, пожалуй, самой длинной моей командировки. Это была серия репортажей об Урале. И мы проехали на машине с Южного Урала до самого севера, до Ивделя, где я снимал колонию для пожизненно осужденных. И по пути мы постоянно натыкались на такого рода страшилки – то есть вся страна была уставлена какими-то совершенно фантасмагорическими памятниками советской эпохи – это серпы и молоты, трактора на постаментах, всевозможные Ленины всех размеров и разной степени облупленности.

Конец 80-х. Подмосковье. Это реабилитационный госпиталь для солдат, вернувшихся из Афганистана. Там такие вот мальчики были. Целый госпиталь - человек 500, которые только что вернулись оттуда и видели смерть. С ними трудно приходилось персоналу.

6 ноября 1990-й год, задание журнала «Тайм» - снять оформление города перед 7 ноября. Это последнее 7 ноября, когда прошла коммунистическая демонстрация. Кадр был напечатан в «Тайме», и потом он вошел в лучшие фотографии года в Америке. А назавтра уже ничего не стало. Все, последняя демонстрация, последний парад. Абзац.

Кадр с самой несчастливой судьбой. Я его сделал на Западной Украине, в городе Ивано-Франковске. В те дни туда съехалось достаточно большое количество иностранцев из соцлагеря, много корреспондентов. Я шел в пресс-центр из гостиницы и увидел такую сценку на автобусной остановке. Буквально два раза нажал. На меня набросился какой-то военный, стал кричать на весь Ивано-Франковск, что я порочу советский образ жизни, почему я снимаю инвалидов, откуда я взялся.
В «Огоньке» кадр не напечатали, и куда бы я его ни предлагал, его нигде не принимали. Главный редактор журнала «Советское фото» лично своими руками этот кадр три раза выкладывала из коллекций, которые посылались на какие-то международные фотоконкурсы - «Интерпресс-фото» или World Press Photo, сопровождая свои действия нелицеприятными комментариями.
Задули ветра перестройки. В «Советском фото» собрался полный редакционный зал московских фотокорреспондентов, предмет обсуждений - как осовременить журнал. Я достал этот снимок со словами: «Просто вот такие фотографии печатайте». И в ответ услышал: «Игорь, а где же вот ты раньше был, почему вот ты такие кадры не приносил в „Советское фото“?»

Это начало 80-х. Девушки на снимке - модели конкурса, им сушат прически вот под этим прекрасным плакатом. Самое интересное то, что этот снимок был опубликован в журнале «Огонек» в те годы, до перестройки, но несколько скадрированный. Главный художник вынес из кабинета большие ножницы длиной сантиметров 20 и со словами «ты что, ох..., Гаврилов» отрезал плакат.

Самая первая публикация в журнале «Огонек» из мест не столь отдаленных - раньше в Советском Союзе такого рода материалы не печатали. Это Судская колония для несовершеннолетних преступников. За четыре дня я сделал материал, который, в общем-то, принес мне достаточно много славы и много медалей, был опубликован в Independent Magazine английском, и во многих книгах был опубликован. Тогда не было цифровой камеры, я не мог на дисплее посмотреть, а правильно ли у меня тень упала. Я именно этой тени и добивался. Это в карцере, парень сидит и смотрит на меня, хотя я даже не просил его смотреть.

Это День Победы, год примерно 76-77. Такая сценка образовалась на набережной. Я считаю, что самый мудрый - это тот, который посередине стоит один, он делом занимается: пьет пиво, ест бутерброд. А эти еще неизвестно чем будут заниматься.

Землетрясение в Армении 1988 год. Списки людей, которых нашли и сумели опознать. Они висят на стекле - пресс-центр там импровизированный в каком-то зданьице - и вот люди все время подходят, читают.

Этот кадр – это просто вот по улице шел – доля секунды – на меня несли гробы. Ждали повторных толчков. Об этом много написано. Это жуткое совершенно зрелище.

Главный инженер швейной фабрики. Его выкапывали из завалов разрушенной фабрики 2,5 часа, всё это время я стоял под качающейся плитой на торчащей балке. Понятно, что за два с половиной часа я мог наснимать массу фотографий, но какая-то сила держала меня на этом небезопасном месте. Три, четыре кадра - всё что я успел снять со своей позиции. Мог ничего не снять. И все-таки это один из лучших кадров вот в этой серии. Вот кто мне помог? Я склонен думать на Него. Ну да, а может быть просто так получилось. Когда я приехал в Москву, показал фотографии, «Огонек» дал номинально один разворот достаточно спокойных фотографий. И мне было очень больно. Я надеялся, что напечатают больше фотографий и более сильных. И я отправил это все в «Тайм», и «Тайм» выходит с моим кадром на первой полосе, и потом – разворот фотографий, огромный разворот, в полчеловеческого роста – колонка текста, крупно фамилия моя и фотографии и сильно отобранные фотографии. Чуть ли ни на полосу – как этого директора фабрики откапывают. Когда я увидел репортаж, у меня мурашки по коже пошли, потому что я не видел, чтобы так вот печатали. Но самое удивительное было то, что где-то через неделю мне позвонил корреспондент «Индепендент» и сказал, что им только что позвонили из пресс-службы Маргарет Тэтчер и просили передать автору что они впервые видели Маргарет Тэтчер с мокрыми глазами, когда она смотрела мой репортаж, и после этого она распорядилась оказать очень существенную материальную помощь Армении. Ну, то есть я считаю, что я свою функцию, в общем-то, в этой жизни, как фотограф, этим репортажем выполнил. Одно дело – делать фотографии, и другое дело, когда эти фотографии реально помогают людям. С гордостью могу об этом говорить.

28 июля 1980 года, Таганка, напротив театра. Похороны Владимира Семеновича Высоцкого. Я простоял у гроба в театре часа два, не мог уйти. С экспозицией ошибся, а когда вышел на площадь, это все увидел. И только сейчас вот, буквально недавно я понял, что на самом деле похороны Высоцкого - это первый несанкционированный митинг в Советском Союзе. Первое всенародное неповиновение той власти, когда люди пришли - никто их не созывал, никто их не загонял, как это делалось на демонстрации 7 ноября или 1 мая, - а они пришли.

Это Сахалин, 1974 год. Я поехал на практику студенческую фотокорреспондентом стройотряда. На этом кадре мои друзья-однокурсники. А тот человек, который держит за ноги непонятно кого уже - это Егор Верен, который сейчас один из руководителей «Интерфакса». Это ребята под теплотрассой прокладывают электрический кабель.

70 годы. Якутия, река Лена – одна из самых моих интересных командировок, в которую я ездил со своим другом, журналистом, сейчас писателем и сценаристом Сережей Марковым. Нам дали корабль Академии наук, и мы на этом научном судне за месяц прошли от Якутска до Тикси. Останавливаясь, естественно. И тайменя ловили, и к рыбакам ездили. Это как раз одна из рыбацких стоянок, на которую нас бросили на вертолете, что тоже в те годы было достаточно просто сделать. То есть мы подсели на вертолете утром, вечером нас забрали обратно, на наш корабль. И этот стол – то, что осталось после нашего обеда. Таз – это из-под черной икры. А ребеночек, поскольку у них там с игрушками плохо, играл потом бутылками из-под выпитой водки.

Конец 80-х - начало 90-х. Коммуналка. Выглядит как декорация на «Мосфильме», где строятся временные перегородочки, изображающие какую-то жизнь. Но это вполне себе реальная квартира. Меня попросили снять тему про коммуналки. Я не только в одной этой квартире был, а напряг всех своих знакомых, которые знают или имеют знакомых, живущих в коммунальных квартирах. Но вот эта меня совершенно поразила. В кадре - большая комната одной семьи. Там вот в углу сидит мать, внизу под нами это ее дочка весьма милая. Они просто разгородили эту большую комнату фанерной перегородкой, чтобы как-то отделиться друг от друга. Но разгородили не до потолка, а до середины, и поэтому можно было забраться на эту перегородку, и оттуда сделать такой кадр. Помню, пылища там не протиралась, я думаю, полгода или год, слез я оттуда весь в какой-то паутине, пыли, черте в чем.

Символ эпохи. То, с чем мы жили и достаточно долгие годы, когда человек приходил в магазин и видел там совершенно пустые прилавки. Это начало 90-х или 89-й.

Начало пути на Памир, начало 80-х. Это одна из самых трудных командировок. Мы проехали по дороге Хорог - Ош, а эту дорогу называли дорогой смерти. Там высокогорье, 4,5 - 5 тысяч метров, дорога - серпантины, обрывы. И коробка передач у нас полетела на машине. Если бы не пограничники... Там все друг другу помогают, потому что понимают, что остановись ты на этой дороге на ночь, и ты можешь уже не проснуться.

Я снимал что-то в Грузии - и вдруг сошла лавина в Сванетии. Один мужчина-сван оказался внизу, когда сошла лавина на его село, и вот по горным дорогам мы вместе поехали на место трагедии. Наша дорога заняла три или четыре дня. Приехали - всё селение разрушилось. Я начал снимать. Никого не было на улицах, никого абсолютно. И вдруг я увидел, вот к этому остатку дома поднимаются вот эти люди - мужчина, женщина и ребенок, они несут в руках стаканчики маленькие с чачей или с водкой. У мужчины на груди портрет погибшего под лавиной его родственника. Я понимаю, что я сейчас могу сделать достаточно такой жесткий кадр. Они идут. Я знаю, где его делать, знаю, как его делать. Жду. Вот они подходят, я поднимаю аппарат к глазам, один раз нажимаю. Тишина полнейшая - горы. И мужчина этот на меня посмотрел. За спиной у меня стоит мой сван, с которым я приехал, вот он мне положил руку на плечо и говорит: «Ему не нравится, что ты фотографируешь». И я не стал больше снимать, не сделал ни одного кадра. Женщина плакала, рыдала, на колени бросалась и снег разгребала, и ребенок стоял в стороне такой странный, с какой-то шапкой, на один глаз натянутой, и мужчина. Я не стал снимать. А когда все это закончилось, мужчина подошел ко мне и пригласил на поминки в землянку. Чужих приглашать на такие мероприятия там не принято, но меня пригласили за проявленное уважение.

Ни одна фотография не стоит горя, причиненного людям ради этой фотографии. Можно потом оправдываться - вот ее увидят миллионы, то, се, пятое, десятое. Несмотря на жесткость нашей профессии, на жесткость тех ситуаций, в которых мы иногда бываем, нужно, прежде всего, оставаться человеком, а потом уже - профессионалом.

Задание журнала «Фокус», немецкий журнал, один из основных в Германии. Репортаж о тяжелой судьбе детей в России и в Украине, то есть вот на этом восточном пространстве, чтобы как-то прошибить этих зажравшихся бюргеров и показать им, что не все в мире так хорошо, как у них на участке. Это Львовская область, от Львова еще километров 100 с лишним – маленький, старенький детский дом в селе Лаврив. Когда мы туда приехали с корреспондентом Борисом Райтшустером – молодой такой, талантливый парень, корреспондент здесь был, работал, – сидит директор детского дома, небольшого роста, плотный такой, круглоголовый человек, которому на хрен не нужны никакие корреспонденты.

Директор прекрасно понимает, что далеко не в лучшем виде, так сказать, предстает перед прессой, тем более перед международной прессой. Звали его тоже Игорь. Но мы с ним выпили водки, как-то подружились, и он разрешил снимать. И дней пять мы с утра до ночи проводили в этом детском доме. Я приезжал туда на подъем. Ну, и здесь в принципе видно, в каком состоянии находится этот детский дом.

Я придерживался такой чуть-чуть синевато-голубоватой гаммы, чтобы и карточки были холодные. Потом мы с Борисом еще два или даже три раза ездили на Украину растаможивать гуманитарную помощь – несколько фур, то есть автопоезд целый с вещами (с телевизорами, джинсами, едой и пр.) и 200 с лишним тысяч евро на счет детского дома поступило благодаря нашему репортажу.

Середина 80-х. Колхозный рынок. Пришли мы туда за чехонью к пиву, ну и заодно вот сделал такой кадр.

"Сейчас я снимаю намного реже. Это тема отдельного и достаточно длинного разговора. Я не люблю снимать то, что неинтересно. Не умею снимать для себя, не научился. Еще, может быть, научусь – сейчас пойду на пенсию и буду учиться. Иногда надо сделать остановку, наверное. Люди же делают остановки и потом нормально начинают. Я не знаю, что будет со мной впереди. Снимать хочется, но я не знаю, что. Я не знаю, как сказать то, что я хотел бы сказать, фотографическим языком. Другими языками я не владею. Я, скорее, больше обдумываю, нежели реализую. Одна из основных причин, видимо, та, что снято так много, и я побывал в таком множестве стран, городов, ситуаций, что практически все увидено. Жизнь, ведь она, можно сказать, что она бесконечна и безгранична, а с другой стороны все это – несколько кругов, которые повторяются из века в век. И все наши взаимоотношения, они, в общем-то, повторяемы. А повторяться творчески очень и очень трудно, не всегда хочется.

Кто за это получает деньги, кто с этим смирился, кто может каждый день снимать пресс-конференции, тот это делает. Я не могу. Кто-то может каждый день снимать одну и ту же войну. Мне это не интересно. Кто-то может снимать каждый день памятники архитектуры. Мне это неинтересно. Мне неинтересно снимать театр, например, потому что там это не моя фотография, там за меня уже все сделали, а я только фиксирую то, что кто-то придумал.

Подсматривать за людьми, во-первых, стало сложнее, во-вторых, стало проще, в-третьих, этим уже вместо 100 человек занимается 100 миллионов человек в стране. Я не то что боюсь конкуренции, но мне неинтересно повторять то, что уже сделано.

Безо всякого кокетства я прекрасно понимаю, что... Нет, ну доля кокетства в этом, конечно же, есть, но я бы все-таки хотел научиться фотографировать в самом деле. В самом деле. Вот я что-то умею, но я многого не умею, я понимаю, что я очень многого не умею. Может быть, начну учиться фотографировать, пойду на пенсию и. ..Вдруг научусь", - говорит Игорь Гаврилов.

В публикации использованы кадры из архива И. Гаврилова и С. Красноухова.

Использованы материалы сайтов

Портфолио прославленного советского и российского фотожурналиста Игоря Гаврилова, снимавшего для «Огонька», американского TIME, немецкого FOCUS, более 40 лет посвятившего своей непростой профессии…

Из биографии Игоря Гаврилова. Родился в 1952 году в Москве. В 1970-м, заканчивая среднюю школу, стал победителем Всесоюзного конкурса среди выпускников школ и получил право внеконкурсного поступления на факультет журналистики МГУ имени Ломоносова.
В 1975 –1988 г.г. работает штатным фотокорреспондентом журнала «Огонек». В1988-м переходит в американский « Time» в качестве московского корреспондента. Номинирован на название «Лучший фотограф года» от журнала «Time». С конца 90-х по 2010 год - фотокорреспондент журнала FOCUS по России и СНГ.
Игорь рассказал о каждом кадре - где-то в двух словах, где-то подробно, а где-то - и с отступлениями в более общие темы. Получился долгий и, надеемся, интересный разговор, который мы предлагаем вам в этом материале. Почти весь текст - прямая речь Игоря Гаврилова, реплики корреспондента начинаются с «РР».
РР: Для начала - про красный серп и молот.
И.Г.: Это начало 90 годов. Кадр сделан во время, пожалуй, самой длинной моей командировки. Это была серия репортажей об Урале. И мы проехали на машине с Южного Урала до самого севера, до Ивделя, где я снимал колонию для пожизненно осужденных.
И по пути мы постоянно натыкались на такого рода страшилки – то есть вся страна была уставлена какими-то совершенно фантасмагорическими памятниками советской эпохи – это серпы и молоты, трактора на постаментах, всевозможные Ленины всех размеров и разной степени облупленности.
На эти памятники раньше как-то внимания мало обращали, их было очень много, и они, скорее всего, не несли никакой смысловой нагрузки, а ставились по какой-то идиотической привычке. Этот, по-моему, из металла сварен и покрашен в красный жуткий цвет. В несколько человеческих ростов этот памятник.


И.Г.: Это Западная Украина. А год – это скорее всего 80-е какие-то годы, до перестройки, конечно. Это очень милый, прекрасный человек. Я, к сожалению, не помню, как его зовут. Он золотарь – вот там сзади стоит бочка с говном, которое он возит.
Во время войны он служил в пехоте. И был период такой позиционной войны, когда немецкие окопы напротив, с этой стороны – наши окопы, солдаты сидят – жаркое лето, воду не подвозят, жрать тоже не подвозят. Но вода-то главнее. И ночью солдаты по очереди ползали к маленькой, почти пересохшей речке, которая собственно и разделяла позиции немцев и советских войск.
И пришла ему пора ползти – один котелок в зубах, два котелка на руках, автомат. Он подползает к речке и видит, что с той стороны точно в такой экипировке, только с другим автоматом подползает фриц, тоже в зубах котелок и два котелка в руках. Говорит, мы остановились вот у речки, между нами метров пять буквально, смотрим в глаза друг другу, и я начинаю наполнять котелок, опуская его в воду. Немец потом – свой. Потом я – еще два своих. И мы задом отползаем друг от друга.
Принес он своим воду. Говорит, страшно было, как-то не по себе – то ли он начнет стрелять, то ли мне начинать стрелять. И в этот день он дал себе клятву, что если вернется живым домой, в деревню, то он выроет у домов тех женщин, у которых кто-то не вернулся с войны, колодцы, чтобы у них всегда была вода в доме. И он это сделал.
Я приехал снимать его, когда он дорывал последний колодец. А не вернулось что-то 20 с лишним человек. То есть он за свою жизнь вырыл 20 с лишним колодцев своим односельчанам. А кадр сделан, когда он куда-то ехал на работу, я с ним тоже на этой говновозке куда-то ехал, и повстречали парторга колхоза что ли… И вот он ему какие-то претензии предъявлял. Чудный совершенно человек.


И.Г.: Площадь Революции, Москва, скорее всего, 70 годы… Я не помню, может быть, этот кадр даже сделан, когда я еще был студентом – то есть с 71 по 75 год, не помню точно, когда я еще ходил и просто ловил жанр.
А это те же самые годы, когда во всей стране нечего было жрать, несмотря на то, что пятилетки выполнялись и перевыполнялись, и намолачивали в два раза больше, чем обещали намолотить, и молока, и мяса давали, и ботинки шили, но нигде ничего не было в магазинах. Но люди вот из провинции приезжали и два-три дня от рассвета до заката скупали все, что можно было скупить в столице, и потом уезжали к себе по домам, одаривая родных и близких.
Отступление
И.Г.: Я никогда не работал в информационных агентствах и в газетах, поэтому у меня нет и не было никогда, к сожалению, привычки фиксировать дату и место. Я никогда не был информационным фотографом, для меня важнее было создать некий образ того времени или того события, или того человека, которого я снимал. И у меня даже в архиве многие конверты не помечены датами. Я почему-то думал, что я буду всю жизнь все помнить.
Это сейчас все просто: на камере дату посмотрел и узнал. А у меня с этим некие проблемы. Поэтому я, к сожалению, могу только десятилетиями снимки датировать…


И.Г.: 70 годы. Якутия, река Лена – одна из самых моих интересных командировок, в которую я ездил со своим другом, журналистом, сейчас писателем и сценаристом Сережей Марковым. Нам дали корабль Академии наук, и мы на этом научном судне за месяц прошли от Якутска до Тикси. Останавливаясь, естественно. И тайменя ловили, и к рыбакам ездили.
Это как раз одна из рыбацких стоянок, на которую нас бросили на вертолете, что тоже в те годы было достаточно просто сделать. То есть мы подсели на вертолете утром, вечером нас забрали обратно, на наш корабль. И этот стол – то, что осталось после нашего обеда. Таз – это из-под черной икры. А ребеночек, поскольку у них там с игрушками плохо, играл потом бутылками из-под выпитой водки.


И.Г.: 70-е, Москва. Безбожный переулок. Напротив вот того окошка, в которое люди сдают посуду, только что отмытую от этикеток в луже, находится магазин «Минеральные воды» – достаточно известный в Москве. Для того чтобы сдать посуду, получить деньги, перейти напротив и купить вина или пива, которое там тоже продавалось, люди этим делом и занимались.

И.Г.: Кадр с самой несчастливой судьбой. Я его сделал опять же на Западной Украине, в городе Ивано-Франковске во время какого-то молодежного фестиваля.
И, в общем, туда съехалось достаточно большое количество иностранцев из соцлагеря, много корреспондентов. Я шел в пресс-центр из гостиницы и увидел такую сценку на автобусной остановке. Буквально два раза нажал. На меня набросился тут же какой-то военный, стал кричать на весь Ивано-Франковск, что я порочу советский образ жизни, почему я снимаю инвалидов, откуда я взялся. Схватил меня буквально за руку так цепко и пошел со мной в пресс-центр.
Там он стал опять на кого-то орать, искать начальника. И вот пока он там метался по этому поводу, я просто пошел дальше по своим делам. В «Огоньке» кадр не напечатали, и куда бы я его не предлагал, его нигде не принимали. И уже только в конце 80-х у меня его вдруг взял журнал «Смена» и журнал «Журналист».
Задули ветра перестройки. Все захотели попасть в эти струи, подстроиться по ветру, в том числе и журнал «Советское фото», главным редактором которого была в те годы Ольга Суслова, дочка того самого кардинала серого цековского. Она решила провести совещание фотографов Москвы, с тем чтобы мы высказали свои пожелания по поводу того, как осовременить журнал «Советское фото». А я перед этим как раз купил «Смену», потому что знал, что выйдет этот кадр.
В «Советском фото» собралось достаточно много – полный такой редакционный зал – московских фотокорреспондентов. Почему-то слово предоставили первым мне, сказали, вот ты один из самых молодых, давай, говори. И на вопрос Сусловой, что нужно сделать, чтобы журнал стал лучше, и чтобы там появились хорошие фотографии, я достал из кофра журнал «Смена», открыл и показал ей, и говорю: «Просто вот такие фотографии печатайте».
И в ответ услышал: «Игорь, а где же вот ты раньше был, почему вот ты такие кадры не приносил в «Советское фото»?». Это мне говорила Суслова, которая лично своими руками этот кадр три раза выкладывала из коллекций, которые посылались на какие-то международные фотоконкурсы – там «Интерпресс-фото» или World Press Photo. Она тогда достаточно нелицеприятно отозвалась об этом кадре, примерно как тот военный, который меня хватал за рукав в Ивано-Франковске. А теперь вот я услышал «Где ты был?..»


РР: Коммуналка. Выглядит как декорация на «Мосфильме», где строятся временные перегородочки, изображающие какую-то жизнь. Но вы, Игорь, говорите, что это реальная квартира коммунальная. Вот как это может быть?
И.Г.: Это реальная коммунальная квартира. Я не помню, как называется эта улица, к сожалению. Это «Китай-город» метро, и вот эта улица идет к Библиотеке иностранной литературы.
РР: Улица Солянка.
И.Г.: Да. И если вот от Москвы-реки следовать по этой улице, то этот дом справа находится, чуть в углублении – большущий серый дом. Тогда там еще были коммунальные квартиры. Я думаю, что это ну конец 80-х – начало 90-х.
Меня попросили снять тему про коммуналки. Я не только в одной этой квартире был, а напряг всех своих знакомых, которые знают или имеют знакомых, живущих в коммунальных квартирах. Но вот эта меня совершенно поразила – там потолки были метров под шесть, наверное. То есть чтобы в коридоре лампочку ввинтить или вывинтить, нужно было ставить здоровенную лестницу, она у них была, деревянная, тяжеленная – ужас просто. И как там эти две старушки и две или три еще более-менее молодые женщины ее таскали – непонятно совершенно.
В кадре - большая комната одной семьи. Там вот в углу сидит мать, внизу под нами это ее дочка весьма милая. Они просто разгородили эту большую комнату фанерной перегородкой, чтобы как-то отделиться друг от друга. Но разгородили не до потолка, а до середины, и поэтому можно было забраться на эту перегородку, и оттуда сделать такой кадр. Помню, пылища там не протиралась, я думаю, полгода или год, слез я оттуда весь в какой-то паутине, пыли, черте в чем.
И.Г.: Это Сахалин, 1974 год. Я поехал на практику студенческую фотокорреспондентом стройотряда.


На этом кадре мои друзья-однокурсники. А тот человек, который держит за ноги непонятно кого уже – это Егор Верен, который сейчас один из руководителей «Интерфакса».Это ребята под теплотрассой прокладывают электрический кабель, один другому передают конец.


И.Г.: Середина 80-х. Это порт Ямбург, то есть еще не порт, а место, где монтируют опоры для портального крана. Самое-самое начало Ямбурга. «Ноги» крана тут перевернуты, их как-то сварят, а потом поставят наоборот.
И.Г.: Конец 70-х – начало 80-х опять же.
Пример того, как достаточно скучное, на первый взгляд, задание превращается в интересный, мне кажется, репортаж:
Меня послали от журнала «Огонек» в какую-то область в деревню, снять колхозное собрание отчетно-перевыборное.


Я туда приехал – темный зал, трибуна небольшая. Выходят люди, что-то говорят, колхозники сидят в зале. Женщины одеты в одинаковые платки, и при всем при том большинство из них сидят в пальто с песцовыми воротниками.
Мужики курят в предбаннике когда объявляют перерыв, дым коромыслом – курят, что-то обсуждают про себя. Очень интересные лица. Для меня было на самом деле неким открытием. Я думал, что все эти собрания проходят достаточно просто, то есть зачитываются казенные слова, потом все голосуется, и люди расходятся.
На самом деле там кипели достаточно сильные страсти – критиковали председателя колхоза, говорили о том, что в ферме окна не вставлены, что коровы не доены и т.д. – то есть очень интересное и длинное оно такое было, это собрание.


Но для меня этот материал еще и явился профессиональным уроком. Увлекшись съемкой этих прекрасных людей, я совершенно забыл об основном правиле журналиста, особенно информационщика. О том, что нужно все-таки снять место, где происходит событие.
Я забыл снять деревню. То есть клуб у меня снят, крыльцо снято, но где это, что это – непонятно. И поэтому, когда в «Огоньке» я выложил материал на теннисном столе, где мы просматривали материалы наши,… мне вдруг задали вопрос: а где деревня? «А нет деревни». Говорят, ну тогда бери билет, поезжай снова, сними деревню и возвращайся, чтобы завтра к вечеру был.
Ну, опять сел в поезд, снял, вернулся. И в итоге в журнале кадр с деревней напечатали форматом, по-моему, 6 на 9 сантиметров. Маленьким совсем.


РР: Ну, это вообще символ эпохи!
И.Г.: Да, то, с чем мы жили и достаточно долгие годы, когда человек приходил в магазин и видел там совершенно пустые прилавки. Это начало 90-х или 89-й. Причем так жили по всей стране. Но это, скорее всего, на Урале сделано.


И.Г.: Байкал, один из островов на этом озере. Это я снимал с моим другом Енцем Хартманом для газеты «Бильд» или «Ди Вельт». Детишки, дети рыбаков, на самом деле дикие были, пугливые, и чтобы войти с ними в контакт, я им раздал коробочки красивые из-под пленки «Кодак». И на какое-то время съемка прервалась. Пока я у них не поотбирал это все, пообещав, что верну потом.
Ничего не надо давать детям, пока не закончил съемку, особенно в бедных странах. Если ты дал кому-то какую-то конфетку или денежку, тебе лучше сесть в такси и отъехать от этого места километра на три, пока дети устанут бежать за твоим такси, иначе они тебя разденут с ног до головы – ты ничего больше не снимешь.


И.Г.: Это последствия неразумного руководства страной. Это Набережные Челны – Всесоюзная комсомольская ударная стройка. Как известно, это все было там в чистом поле практически построено быстро. То есть на стройку были согнаны комсомольцы, молодые люди с разных концов Советского Союза, чтобы ударными методами построить автогигант.
Они этим и занялись, но вечерами и ночами они занимались еще и другим чем-то, судя по всему, то есть встречались, пили там портвейн, играли на гитаре, пели песни, а потом делали динь-динь. С динь-динь, как известно, получаются дети. Не всегда эти дети рождались в семьях, часто просто по любви. Но они по любви делались, а когда рождались, большой любви могло уже и не быть. Поэтому было много детей неустроенных в неполных семьях, только с матерями.
Когда эти детишки подросли, почувствовали силушку, они стали сколачиваться в банды молодежные, в дворовые – воевали двор на двор, квартал на квартал, район на район, потом, город на город. И это стало очень и очень сильной проблемой и для милиции, и других органов – драки, грабежи, воровство, насилие. Поволжье захватила просто бандитская такая молодежная саранча.
Это середина 80-х, я думаю. Советская власть об этом не любила говорить. И вот мы ездили с корреспондентом в Набережные Челны, и вот с этими ребятками познакомились. Они, в общем-то, не сразу разрешили себя снимать и достаточно вызывающе себя вели. С ними было непросто: народец достаточно неприятный.


И.Г.: Спецприемник в Москве на Алтуфьевском шоссе. Я там снимал несколько раз и всякий раз – с большим интересом. Ну, что говорить? С большой болью – это слишком напыщенно. Да нет, боли-то особой не было. Но детей жалко, жалко детей.
Туда собирают всех убежавших из дома, найденных на вокзалах, где-то еще, на улицах. Кто-то вот убежал сегодня или вчера, они еще чистенькие более-менее, родители за ними приезжают, их отдают. А кто-то приехал из других регионов, давно бродяжничает.
Вот этого мальчика когда стригли, так с него вши прыгали, не знаю, метра на три от него. Я еле успевал отмахиваться, думал, что сам весь завшивлю, пока его снимал. Второй кадр сделан там же, во время санобработки.


И.Г.: Начало пути на Памир, начало 80-х. Это одна из самых трудных командировок. Мы проехали по дороге Хорог – Ош, а эту дорогу называли дорогой смерти. Там высокогорье, 4,5 – 5 тысяч метров.
Во время этой командировки мне удалось побывать в самом высокогорном селении нашей страны, в поселке Мургаб. Пять с чем-то тысяч метров, по-моему. Дорога – серпантины, обрывы. И коробка передач у нас полетела на машине. Если бы не пограничники…
Там все друг другу помогают, потому что понимают, что остановись ты на этой дороге на ночь, и ты можешь уже не проснуться. Потому что дикий ветер, температура -25 – 30 градусов, при этом ветре там кажется – 60 – 70. Это ужас. Но было интересно.

И.Г.: Эстония. Один из моих любимых кадров, он какой-то нежный такой. Во всяком случае, старик, несущий полевые цветы, не знаю уж, кому – может, просто в вазу поставит, может быть, своей жене-старушке подарит – это трогательно. Я ездил в университет в Тарту делать тему, а в субботу или в воскресенье просто поехал погонять по дорогам – дороги пустынные, какие-то хуторки.
Я обогнал этого старичка, остановился, вышел из машины и сделал кадр. Всегда нужно останавливаться. Не нужно лениться останавливать машину ради кадра.


И.Г.: Это «Домодедово» аэропорт, 70-е годы. Я бегу от электрички к зданию аэровокзала. Была плохая погода, и долгое время самолеты не летали, и поэтому все неулетевшие рассосались по аэропорту и вокруг. Человек просто не улетел, он спит вот в конце этого железнодорожного «путя».


И.Г.: Это День Победы, год примерно 76-77. Такая сценка образовалась на набережной. Я считаю, что вот самый мудрый – это тот, который посередине стоит один, он делом занимается, пьет пиво, есть бутерброд. А эти еще неизвестно чем будут заниматься.


И.Г.: Это будущий лейтенант, перед первым самостоятельным полетом. Вот такой у него взгляд. В первый раз инструктора с ним не будет, он сидит первый в спарке. Это, по-моему, Оренбургское летное училище или Омское – в общем, в тех краях.


И.Г.: Конец 80-х. Подмосковье. Это госпиталь для солдат, для воинов, вернувшихся из Афганистана, реабилитационный госпиталь. И там такие вот мальчики были. Целый госпиталь – человек 500, которые только что вернулись оттуда и видели смерть. С ними трудно приходилось персоналу.


И.Г.: Это начало 80-х. Это первый Международный конкурс парикмахеров в Москве, проходил он, по-моему, в спорткомплексе «Динамо». И это участницы конкурса, то есть участницы – в смысле модели конкурса, им сушат прически вот под этим прекрасным плакатом.
Самое интересное то, что этот снимок был опубликован в журнале «Огонек» в те годы, до перестройки, но несколько скадрированный. Главный художник вынес из кабинета большие ножницы длиной сантиметров 20 и со словами «ты что, ох…, Гаврилов» отрезал плакат.

И.Г.: 75-й, 76-й, может быть, годы. Калининский проспект, как он тогда назывался, магазин, по-моему, «Весна». Снимать там было запрещено, поэтому мне нужно было, естественно, получить разрешение. Ну, для журнала «Огонек» это никакая не проблема – написали письмо – мне разрешили снимать. Просто репортаж о магазине делал и заодно сделал тут такой кадр.
РР: Он был опубликован?
И.Г.: Нет, конечно. Только после перестройки был, конечно, много раз опубликован и на выставках демонстрировался. И сейчас, по-моему, в Хьюстоне, что ли, была биеннале, вот он в каталоге тоже там опубликован. Этого лысого продавали в каждом магазине. Все чиновники обязаны были его иметь у себя на столе.


И.Г.: Похороны Владимира Семеновича Высоцкого. Это Таганка, напротив театра. Очень трудный был для меня день, потому что я этого человека очень и очень любил и люблю и всегда буду любить и уважать, он для меня очень много значит в жизни. Я думаю, что и меня каким-то образом сделал посредством своих песен и своих слов, своих мыслей.
Я почему-то простоял у гроба в театре часа два, наверное. Ну, не мог уйти. И с экспозицией ошибся. И потом я вышел на площадь, это все увидел. И только сейчас вот, буквально в этом году я понял, что на самом деле похороны Высоцкого – а это же Олимпиада, режим особый в Москве – это первый несанкционированный митинг в Советском Союзе.
РР: Ну, не митинг…
И.Г.: Ну, это первое всенародное неповиновение той власти, когда люди пришли – никто их не созывал, никто их не загонял, как это делалось на демонстрации 7 ноября или 1 мая, когда по разнарядке все ходили. Кто-то ходил, да, и по воле сердца, чтобы выпить водочки перед Красной площадью или потом там – всяко было. Но в основном это все – разнарядка. А здесь вся Москва пришла к театру на Таганке.


И.Г.: Середина 80-х. Колхозный рынок. Пришли мы туда за чехонью к пиву, ну и заодно вот сделал такой кадр.

И.Г.: Конец 80 годов, Ереван. Это митинг около, по-моему, прокуратуры с требованием отделения от Советского Союза, выхода из состава СССР.
Это достаточно бескровно там проходило, слава богу, не получилось как в Тбилиси или как в Литве. Это интересно чисто с профессиональной точки зрения: я сделал такой кадр, а мой друг и коллега Рубен Мангасарян вместе со мной снимал, он тоже за цепью солдат был в этот момент. Но он почему-то снял кадр вдоль рук – у него есть то же совпадение – руки, руки, но нет этого человека. То ли ему помешала журналистская этика, и он не стал снимать у меня из-за спины.
В принципе у нас, у профессионалов, такое было: мы не позволяли себе снимать кадр из-за спины своего коллеги. Сейчас на это, по-моему, давным-давно наплевали, и все делают один и тот же кадр, иногда еще и бьют локтями друг друга.


И.Г.: Это 90-й год. Задание журнала «Тайм» снять оформление города перед 7 ноября. Это последнее 7 ноября, когда прошла демонстрация коммунистическая.
Вот это 6 ноября 1990 года снято. И кадр был напечатан в «Тайме», и потом он вошел в лучшие фотографии года в Америке – здоровая книга, она у меня есть. А назавтра уже ничего не стало. Все, последняя демонстрация, последний парад. Абзац…