Предлагаю вниманию любителей военной истории небольшую подборку из писем немецких солдат и офицеров, участвовавших в Сталинградской битве и окруженных под Сталинградом. Большая часть этих писем относится к ноябрю - декабрю 1942 года и к первой половине января 1943 года.

То, что вы прочитаете, не предназначалось для печати. Немецкие солдаты писали для своих родных и знакомых. Они не ожидали, что их письма вместе со всей полевой почтой и со сбитыми транспортными самолетами попадут в руки советских воинов.

Думаю, эта подборка в которой я опускаю имена авторов, которые все-равно никому ни о чем не скажут, ведь это не всем известные военачальники, а в основном простые солдаты и младшие офицеры, хорошо продемонстрирует настроения в германской армии и их изменения в ходе Сталинградской битвы, поскольку отрывки из писем я расположил в хронологической последовательности.

Сначала я планировал сопроводить цитируемые выдержки из писем собственными комментариями, но в итоге решил, что среди тех, кто будет это читать, дураки вряд ли водятся, а не дуракам и так все понятно.
Поэтому просто проиллюстрировал их соответствующими фотографиями.

Немецкий солдат пишет письмо домой из Сталинграда

***
"...Боевые действия в Сталинграде продолжаются. Мы ждем с нетерпением, когда наши войска нанесут окончательный удар, так как Сталинград имеет для нас решающее значение..." (12 ноября 1942 г.)

***
"...Под Сталинградом очень жарко, ведь за этот большой промышленный город ведутся ожесточенные бои. Но русский не может там долго держаться, так как главный штаб хорошо знает стратегическую ценность этого города и приложит все усилия, чтобы захватить его..." (17 ноября 1942 г.)

***
"...Завтра мы опять выходим на передовую, где, надеюсь, вскоре будет произведена последняя атака на оставшуюся не занятой нами часть Сталинграда, и город окончательно падет. Но противник защищается упорно и ожесточенно..." (18 ноября 1942 г.)

***
"...Сталинград - это ад на земле, Верден, красный Верден, с новым вооружением. Мы атакуем ежедневно. Если нам удается утром взять 20 метров, то вечером русские отбрасывают нас обратно..." (18 ноября 1942 г.)

Советские защитники Сталинграда

***
"...Специального сообщения о том, что Сталинград пал, тебе ещё долго придется ждать. Русские не сдаются, они сражаются до последнего человека..." (19 ноября 1942 г.)

***
"...Мы уже три недели участвуем в боях за Сталинград и были бы рады, если бы нас на несколько дней сменили. Мы черные, как негры, небриты, заросли грязью. Нет воды, несмотря на то, что в Волге ее так много; мы не можем выходить из блиндажей днем, сейчас же начинают свистеть пули, снаряд за снарядом, тяжелые минометы. Показываемся у берега Волги только по ночам. На Волге большой остров, в несколько километров длины. Русские там установили свои тяжелые орудия и беспрестанно обстреливают нас. Минуты не проходит, чтобы земля не гудела и не дрожала; иной раз кажется, что наступил конец света. Наш блиндаж трясет так, что стены и потолок ссыпаются. Ночью настоящий град бомб. Вот каков фронт под Сталинградом. Уже много наших солдат расстались здесь со своей молодой жизнью и не увидят больше родины. Никакие бомбы не помогают, русский, как танк: его не прошибешь..." (19 ноября 1942 г.)

***
"...Наконец- то я собрался написать вам пару строк. Я ещё здоров и бодр, надеюсь, что вы тоже. Рождество 1942 года мы отпразнуем в Сталинграде..." (20 ноября 1942 г.)

"Отпразновали..."

***
"...Фюрер сказал нам: "Солдаты, вы окружены. Это не ваша вина. Я применю все средства, чтобы высвободить вас из этого положения. Борьба за Сталинград достигает своего апогея. Позади тяжелые дни, но наступают еще более тяжелые дни. Вы должны держаться на своих позициях до последнего человека. Пути назад больше нет. Кто покинет своё место, того постигнет вся суровость закона..." (декабрь 1942 г.)

Гитлер изучает положение на Восточном фронте в начале 1943 г.
(Обратите внимание на выражение его лица, как и лиц
присутствующих при этом генералов вермахта)

***
"...Старый год приближается к концу. Только что говорил Геббельс, энтузиазма он у нас не вызвал. Уже много недель, как энтузиазма и в помине нет. Что у нас в изобилии, так это вши и бомбы..." (31 декабря 1942 г.)

Геббельс в феврале 1943 г. пытается убедить немецкий народ в том,
что "фюрер всегда прав!"

***
"...Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует. иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появиться у немца. Но я опасаюсь, что о подобных вещах думают девяносто процентов сражающихся в России солдат. Это тяжелое время наложит свой отпечаток на многих, и они вернутся домой с иными взглядами, чем те, которых они придерживались, когда уезжали. Что принесет нам новый год? Хоть бы какой-нибудь просвет, но на нашем горизонте заря не брезжит, и это действует на нас, фронтовых солдат, подавляюще..." (1 января 1943 г.)

***
"...В последние дни солдаты часто говорят между собой о войне и ее перспективах. Многие солдаты считают, что война для Германии проиграна. В беседе с товарищами я высказал мысль, что лучше пойти к русским в плен, чем здесь подохнуть с голоду..." (январь1943 г.)

Сдаемся!

***
"...Я никогда не думал, что русские являются столь великодушными противниками, но это великодушие не оценено должным образом командованием 6-й армии. Конечно, им, сидящим в штабе, терять нечего. Если будет очень туго, то они улетят на самолете, а нам солдатам, придется погибать..." (январь 1943 г.)

Фельдмаршалу Ф. Паулюсу улететь на самолете не пришлось,
а великодушие противника он впоследствии смог оценить на личном опыте

***
"...Сегодня хочу тебе сообщить, как мне живется. Не знаю, дойдет ли до тебя письмо, ведь большая часть писем проходит цензуру, и если говорить правду, то письмо задержится и сам можешь за это поплатиться. Но сегодня мне все безразлично. Как я тебе уже сообщал, с 21 ноября мы окружены. Положение безнадежно, только наши командиры не хотят в этом сознаваться. Кроме пары ложек похлебки из конины, мы ничего не получаем, а если и выдается что-либо добавочно, то до нас это не доходит, оно исчезает у начальника и его компании. Ты этому не поверишь, но это так. Вам в газетах и по радио рассказывают всякие небылицы, а в действительности пресловутое фронтовое товарищество выглядит совсем иначе. Если бы я знал, что в плену со мной будут обращаться хотя бы так, как с отцом в 1914 г., я сейчас же перебежал бы. Опытный прядильщик или техник-специалист по прядильным машинам нужен и в России. Дай Бог, чтоб я вернулся когда-нибудь домой, тогда я постараюсь открыть людям глаза на то, что на самом деле происходит на фронте. А тебя прошу: в будущем при сборе пожертвований, с которыми к тебе приходят, вспоминай о моем письме. Это все, что я хотел сообщить тебе сегодня. Надеюсь, эти строки дойдут до тебя; если нет, значит, я покончил счеты с жизнью, значит меня поставили к стенке..." (16 января 1943 г.)

Отрывки из писем немецких солдат были взяты из книги "Разгром немцев под Сталинградом. Признания врага" (М., 2013).

Благодарю за внимание.
Сергей Воробьев.

В дни, когда завершался разгром окруженной 6-й немецкой армии Паулюса, завершалась Сталинградская битва, одним из последних немецких самолетов была вывезена почта. Самолет благополучно приземлился в Новочеркасске, почты было семь мешков, и все они были конфискованы немецким командованием. Одному из функционеров фашистского пропагандистского аппарата было поручено на основе этих писем написать документальное повествование о битве на Волге, и книга была написана и запрещена министром пропаганды как вредная для немецкого народа.
Оппозиционно относящихся к войне, не верящих, отвергающих войну оказалось свыше 60 процентов. Были сомневающиеся, индифферентные, одобряли войну в этих письмах 2,1 процента.

Нам говорят, что мы тут сражаемся за Германию, но очень немногие здесь верят, что нашей Родине нужны бессмысленные жертвы.

Курт Ханке восемь дней назад на маленькой улочке играл на рояле «Аппассионату». Да, не каждый день случается такое, чтобы рояль оказался прямо на улице. Дом взорвали, но инструмент, вероятно, пожалели, вытащили на улицу. <...> Я никогда не забуду этих минут. Одни его слушатели чего стоили! Жалко, что я не писатель, чтобы передать словами, как около сотни солдат сидели в шинелях, завернувшись в одеяла, стоял грохот разрывов, но никто не обращал внимания, — слушали Бетховена в Сталинграде, может быть, и не понимая его.

Освобождение народов, что за ерунда! Народы останутся теми же, меняться будет только власть, а те, кто стоит в стороне, снова и снова будут утверждать, что народ надо от нее освободить. В 32-м еще можно было что-то сделать, Вы это прекрасно знаете. И то, что момент был упущен, тоже знаете. Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, а теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь.

В газетах появятся патетические слова, обведенные черной рамкой: вечная память героям. Но ты не дай себя этим одурачить.

Во мне нет страха, только сожаление о том, что доказать свое мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, чтобы не сказать преступное, дело. Помнишь, как говорил X.: признать вину — значит искупить ее. Постарайся не слишком быстро забыть меня.

Мы статисты воплощенного безумия. Что нам от этой геройской смерти? Я раз двадцать на сцене изображал смерть, а вы сидели в плюшевых креслах, и моя игра казалась вам правдивой. И теперь очень страшно осознавать, как мало общего имела эта игра с реальной смертью. Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела. А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.

Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь. Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить. Если это окажется неправдой, то во что же мне верить? Тогда я не хочу ждать ни весны, ни лета, ничего, что приносит радость. Оставь мне эту веру, дорогая Грета, я всю свою жизнь или по крайней мере восемь лет верил в фюрера и в его слово... Это ужасно, с какими сомнениями здесь относятся к его словам, и стыдно, что нечего возразить. Если то, что нам обещают, не будет выполнено, значит, Германия погибла, потому что в таком случае никто не будет верен своему слову. О, эти сомнения, эти ужасные сомнения, если бы можно было поскорее от них избавиться!

Я не верю больше в доброту Бога, иначе он никогда не допустил бы такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, ибо Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире.

И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь. Но самое скверное даже не это, а то, что понимаешь: все это совершенно бессмысленно — вот от чего кровь в голову бросается.

Идиотская ситуация. Можно сказать, дьявольски трудная. И совершенно неясно, как из нее выбраться. Да это и не мое дело. Мы же по приказу наступали, по приказу стреляли, по приказу пухнем с голодухи, по приказу подыхаем и выберемся отсюда тоже только по приказу. Мы б уже давно могли выбраться, да наши стратеги никак между собой не договорятся. И очень скоро будет поздно, если уже не поздно. Но скорее всего нам еще раз придется выступить по приказу. И почти наверняка в том же направлении, что намечалось первоначально, только без оружия и под другим командованием.

...Какое несчастье, что началась эта война! Сколько прекрасных деревень она разорила, разрушила. И поля всюду не вспаханы. Но страшнее всего, что столько людей погибло. И теперь все они лежат во вражеской земле. Какое это огромное горе! Но радуйтесь, что война идет в далекой стране, а не на нашей любимой немецкой Родине. Туда она не должна прийти, чтобы горе не стало еще большим. Вы должны быть благодарны, должны на коленях благодарить за это Господа Бога. Мы тут стоим стражей па берегу Волги. Ради вас и нашей Родины. Если мы уйдем отсюда, русские прорвутся и все уничтожат. Они очень жестоки и их много миллионов. Русскому мороз нипочем. А мы страшно мёрзнем.

Вспомни слова, сказанные тобою 26 декабря: «Ты добровольно стал солдатом и помни, что в мирной жизни легко было стоять под знаменем, но очень трудно высоко нести его в войну. Ты должен быть верен этому знамени и с ним победить». В этих словах вся твоя позиция последних лет. Ты будешь потом вспоминать о них, потому что для каждого разумного человека в Германии придет время, когда он проклянет безумие этой войны, и ты поймешь, какими пустыми были твои слова о знамени, с которым я должен победить. Нет никакой победы, господин генерал, существуют только знамена и люди, которые гибнут, а в конце уже не будет ни знамен, ни людей. Сталинград — не военная необходимость, а политическое безумие. И в этом эксперименте ваш сын, господин генерал, участвовать не будет! Вы преграждаете ему путь в жизнь, но он выберет себе другой путь — в противоположном направлении, который тоже ведет в жизнь, но по другую сторону фронта.

И зачем я в сентябре, когда осколок попал в руку, не дал отправить себя на Родину? Хотел обязательно здесь быть, когда возьмут Сталинград. Потом я очень часто жалел об этом безумном шаге. <...> Фрейлейн Ханна, считайте, что это мое последнее письмо. Будьте счастливы, а наша надежда на встречу погибнет в этой бессмысленной бойне.

Сталинград — хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни. А результаты надо бы законсервировать. Я — фаталист, и личные мои потребности настолько скромны, что я в любой момент, когда первый русский появится здесь, смогу взять рюкзак и выйти ему навстречу. Я не буду стрелять. К чему? Чтобы убить одного или двух людей, которых я не знаю? И сам я не застрелюсь. Зачем? Что, я этим принесу какую-нибудь пользу, может быть, господину Гитлеру? Я за те четыре месяца, что нахожусь на фронте, прошел такую школу, которую, наверняка, не получил бы, даже прожив сто лет.

Я проехал мимо дымящегося железа. Из люка висело тело, головой вниз, ноги заклинило и они горели. Но тело жило, доносились стоны. Вероятно, боли были чудовищные. И не было никакой возможности его освободить. А даже если бы такая возможность была, он все равно через несколько часов умер бы в ужасных мучениях. Я застрелил его, и при этом по щекам у меня текли слезы. И вот уже три ночи подряд я плачу над погибшим русским танкистом, которого я убил.

...Я хотел написать тебе длинное письмо, но мысли мои рассыпаются, как дома под артиллерийским обстрелом. У меня еще десять часов впереди, а потом я должен отправить это письмо. Десять часов — это много, когда приходится ждать, но очень мало, когда любишь. С нервами у меня все в порядке. Вообще-то я тут, на Востоке, совершенно вылечился — ни простуд, ни насморков, — это единственное добро, которое принесла мне война. Нет, пожалуй, она подарила мне еще одну вещь: я понял, что люблю тебя. <...> Пока есть берега, всегда будут существовать мосты, и мы должны иметь мужество вступать на эти мосты. Один такой мост ведет к тебе, другой в вечность, и это для меня в конечном итоге одно и то же. На этот последний мост я вступлю завтра, это литературное выражение должно обозначать смерть, но ты знаешь, что я любил называть вещи описательно, просто из любви к слову и к звуку. Протяни мне свою руку, чтобы дорога не была так трудна.

Войска Юго-Западного (генерал-лейтенант, с 17.12.1942 г. генерал-полковник Н.Ф. Ватутин) и Сталинградского (генерал-полковник А.И. Еременко) фронтов в районе Калача и Советского замкнули кольцо. В окружение попали 22 дивизии и более 160 отдельных частей немецкой 6-й армии (генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс) и частично 4-й танковой армии общей численностью 330 тысяч человек.

Единственным средством самого минимального снабжения оставались военно-транспортные самолеты, которые в большинстве своем сбивались советскими истребителями и зенитчиками. В некоторых из этих самолетов находилась почта противника.
Мой дед воевал под Сталинградом, там был тяжело ранен. Значит, это его заслуга, что фашисты так неуютно чувствовали себя здесь. Я горжусь своим дедом! Горжусь советскими воинами!

Прочтите эти письма фашистов, пришедших на нашу землю, чтоб уничтожить нас. Прочтите и не забывайте.

23 августа 2942 года:
«Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле. Мы достигли желанной цели – Волга. Но город еще в руках русских. Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие.»

Ноябрь 1942 года:
«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов! Сталинград - это ад! Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты…»

Последнее письмо датировано 4 января 1943 года:
«Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. 58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских.»"...Подаю весточку о себе, положение у нас очень серьезно. Русские окружили армейский корпус, и мы сидим в мешке. В субботу нас атаковали, было много убитых и раненых. Кровь текла ручьями. Отступление было ужасным. Тяжело ранен наш командир, у нас теперь нет ни одного офицера. Мне пока везет, но сейчас мне все безразлично..."
Из писем Эриха Отто.

"...Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными..."

Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.

"...Каждый день мы задаем себе вопрос: где же наши спасители, когда наступит час избавления, когда же? Не погубит ли нас до того времени русский..."

Из письма гаупт-вахмистра Пауля Мюллера, п/п 22468, жене. 31.XII.1942 г.

"...Мы переживаем здесь большой кризис, и неизвестно, чем он закончится. Положение в общем и целом настолько критическое, что, по моему скромному разумению, дело похоже на то, что было год тому назад под Москвой".

Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.

2 ноября. Ночью колоссальная деятельность авиации. Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны. Ротный старшина Лар убит.

Из дневника унтер-офицера Иозефа Шаффштейн, п/п 27547.

"15 января. Сколько времени будем мы еще влачить это жалкое существование и будет ли вообще когда-нибудь лучше? Нас все время подкарауливает враг. Один другому желает смерти. Так как мы в окружении и нам не хватает боеприпасов, то мы вынуждены сидеть смирно. Выхода из котла нет и не будет".

Из дневника офицера Ф.П. 8-го легкого ружейно-пулеметного парка 212-го полка.

"10 января. Ровно в 6 час. на западе начинается жуткий ураганный огонь. Такого грохота я еще никогда не слыхал. Целый день над нами летает бесчисленное количество самолетов, сбрасывающих бомбы под гул орудий. 13 января. ...У меня сегодня какие-то странные предчувствия. Выйдем мы отсюда или нет?"

Из дневника унтер-офицера Германа Треппман, 2-й батальон 670-го пехотного полка 371-й пехотной дивизии.

В этих письмах нет эйфории, как в начале войны, и есть признание в наших рядовых и командирах более чем достойных воинов, которые одержали в битве на Волге победу.

В дневнике уже цитированного унтер-офицера Иозефа Шиффштейна имеются и следующие записи:

"8 декабря. С едой становится все плачевней. Одна буханка хлеба на семь человек. Теперь придется перейти на лошадей.

12 декабря. Сегодня я нашел кусок старого заплесневевшего хлеба. Это было настоящее лакомство. Мы едим только один раз, когда нам раздают пищу, а затем 24 часа голодаем..."

"...У нас здесь дела неважные, еды очень мало: буханка хлеба на три человека на два дня и очень скудный обед. С какой охотой я поел бы сейчас болтушки, которой дома кормят свиней. Хоть бы разок наесться досыта, мы здесь все страшно возмущаемся... У нас опять очень много обморожений".

Из письма ефрейтора Рихарда Круга, п/п 21632, брату. 29.XII.1942 г.

"...Сегодня для меня было бы величайшей радостью получить кусок черствого хлеба. Но даже этого у нас нет."

Из письма обер-ефрейтора Вильгельма Бейссвенегер, п/п 28906, родителям. 31.XII.1942 г.

"...Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой..."

Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.

"...Вчера мы получили водку. В это время мы как раз резали собаку, и водка явилась очень кстати. Хетти, я в общей сложности зарезал уже четырех собак, а товарищи никак не могут наесться досыта. Однажды я подстрелил сороку и сварил ее..."

Из письма солдата Отто Зехтига, 1-я рота 1-го батальона 227-го пехотного полка 100-й легко-пехотной дивизии, п/п 10521 В, Хетти Каминской. 29.XII.1942 г.

"...У Иозефа Гросса была собака, ее песенка тоже уже спета, - я не шучу..."

Из письма унтер-офицера Хуго Куне, п/п 28906 Д, I.I.1943 г.

Из записной книжки Вернера Клей, п/п 18212.

"...Эльза, я не хочу наводить на тебя тоску и не стану много рассказывать, но одно я тебе могу сказать: скоро я погибну от голода..."

Из письма солдата Рефферта жене. 29.XII.1942 г.

"...Над многими, которые в прошлом году и не думали о смерти, стоит сегодня деревянный крест. За этот год множество народу у нас рассталось с жизнью. В 1943 г. будет еще хуже. Если положение не изменится и окружение не будет прорвано, то мы все погибнем от голода. Никакого просвета..."

Из письма обер-ефрейтора Георга Шнелля, п/п 16346 С, родителям. I.I.1943 г.

25.10.1941 г.
Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву, это можно легко представить. Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть. У нас пока двое убитых тяжёлыми минами и 1-снарядом. В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода – мы пропали, потому что русские имеют слишком много людей. Я слышал, когда мы покончим с Москвой, то нас отпустят в Германию."

3.12.1941 г.

(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху)

30.11.1941 г.
Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер. Мы вместе лежали в полковом лазарете, и теперь я возвращаюсь в строй, а он едет на родину. Пишу письмо в крестьянской хате. Все мои товарищи спят, а я несу службу. На улице страшный холод, русская зима вступила в свои права, немецкие солдаты очень плохо одеты, мы носим в этот ужасный мороз пилотки и всё обмундирования у нас летнее. Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русские победить невозможно, они…
(Из письма Вильгельма Эльмана.)

5.12.1941 г.
На этот раз мы будем справлять Рождество в русском “раю”. Мы находимся опять на передовых, тяжелые у нас дни. Подумай только, Людвиг Франц убит. Ему попало в голову. Да, дорогой мой Фред, ряды старых товарищей всё редеют и редеют. В тот же день, 3.12, потерял ещё двух товарищей из моего отделения… Наверное, скоро нас отпустят; нервы мои совсем сдали. Нойгебауэр, очевидно, не убит, а тяжело ранен. Фельдфебель Флейсиг, Сарсен и Шнайдер из старой первой роты тоже убиты. Также и старый фельдфебель Ростерман. 3.12 погиб также наш последний командир батальона подполковник Вальтер. Ещё ранен Анфт. Бортуш и Коблишек, Мущик, Каскер, Лейбцель и Канрост тоже убиты.
(Из письма унтер-офицера Г. Вейнера своему другу Альфреду Шеферу.)

5.12.1941 г.
Милая тетушка, присылай нам побольше печенья, потому что хуже всего тут с хлебом. Ноги я уже немного обморозил, холода здесь очень сильные. Многие из моих товарищей уже ранены и убиты, нас всё меньше и меньше. Один осколок попал мне в шлем, и на мину я тоже успел наскочить. Но пока я отделался счастливо.
(Из письма солдата Эмиля Нюкбора.)

8.12.1941 г.
Из-за укуса вшей я до костей расчесал тело и настолько сильно, что потребовалось много времени, пока всё это зажило. Самое ужасное – это вши, особенно ночью, когда тепло. Я думаю, что продвижение вперёд придётся прекратить на время зимы, так как нам не удастся предпринять ни одного наступления. Два раза мы пытались наступать, но кроме убитых ничего не получали. Русские сидят в хатах вместе со своими орудиями, чтобы они не замёрзли, а наши орудия стоят день и ночь на улице, замерзают и в результате не могут стрелять. Очень многие солдаты обморозили уши, ноги и руки. Я полагал, что война
закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались.
(Из письма ефрейтора Вернера Ульриха к своему дяде в г. Арсендорф)

9.12.1941 г.
Мы продвигаемся вперёд донельзя медленно, потому что русские защищаются упорно. Сейчас они направляют удары в первую очередь против сёл, - они хотят отнять у нас кров. Когда нет ничего лучшего, - мы уходим в блиндажи.
(Из письма ефрейтора Экарта Киршнера)

11.12.1941 г.
Вот уже более недели мы стоим на улице и очень мало спим. Но так не может продолжаться длительное время, так как этого не выдержит ни один человек. Днём ещё ничего, но ночь действует на нервы…
Сейчас стало немного теплее, но бывают метели, а это ещё хуже мороза. От вшей можно взбеситься, они бегают по всему телу. Лови их утром, лови вечером, лови ночью, и всё равно всех не переловишь. Всё тело зудит и покрыто волдырями. Скоро ли придёт то время, когда выберешься из этой проклятой России? Россия навсегда останется в памяти солдат.
(Из письма солдата Хасске к своей жене Анне Хасске)

13.12.1941 г.
Сокровище моё, я послал тебе материи и несколько дней назад – пару ботинок. Они коричневые, на резиновой подошве, на кожаной здесь трудно найти. Я сделаю всё возможное и буду присылать всё, что сколько-нибудь годится.
(Из письма ефрейтора Вильгельма Баумана жене)

26.12.1941 г.
Рождество уже прошло, но мы его не заметили и не видели. Я вообще не думал, что мне придётся быть живым на Рождество. Две недели тому назад мы потерпели поражение и должны были отступать. Орудия и машины мы в значительной части оставили. Лишь немногие товарищи смогли спасти самую жизнь и остались в одежде, которая была у них на теле. Я буду помнить это всю свою жизнь и ни за что не хотел бы прожить это ещё раз…
Пришли мне, пожалуйста, мыльницу, так как у меня ничего не осталось.
(Из письма ефрейтора Утенлема семье в г. Форицхайм, Баден)

27.12.1941 г.
В связи с событиями последних 4 недель я не имел возможности писать вам… Сегодня я потерял все свои пожитки, я всё же благодарю бога, что у меня ещё остались мои конечности. Перед тем, что я пережил в декабре, бледнеет все бывшее до сих пор. Рождество прошло и я надеюсь, что никогда в моей жизни мне не придётся пережить ещё раз такое Рождество. Это было самое несчастное время моей жизни… Об отпуске или смене не приходится и думать, я потерял все свои вещи, даже самое необходимое в последнем обиходе. Однако не присылайте мне ничего лишнего, так как мы должны теперь всё таскать на себе, как пехотинцы. Пришлите лишь немного писчей бумаги и бритву, но простую и дешёвую. Я не хочу иметь с собой ничего ценного. Какие у меня были хорошие вещи и всё пошло к чёрту!... Замученные вшами мы мёрзнем и ведём жалкое существование в примитивных условиях, к тому же без отдыха в боях.
Не подумайте, что я собираюсь ныть, вы знаете, что я не таков, но я сообщаю вам факты. Действительно, необходимо много идеализма, чтобы сохранять хорошее настроение, видя, что нет конца этому состоянию.
(Из письма обер-ефрецтора Руска своей семье в г. Вайль, Баден)

6.09.1942 г.
Сегодня воскресенье, и мы, наконец, можем постирать. Так как моё бельё всё завшивело, я взял новое, а также и носки. Мы находимся в 8 км от Сталинграда, и я надеюсь, в следующее воскресенье мы будем там. Дорогие родители, всё это может свести с ума: по ночам русские лётчики, а днём всегда свыше 30 бомбардировщиков с нашей стороны. К тому же гром орудий.
(Из письма солдата 71 пд Гергардта (фамилия неразборчива))

8.09.1942 г.
Мы находимся на позициях в укреплённой балке западнее Сталинграда. Мы уже продвинулись до стен предместья города, в то время как на других участках немецкие войска уже вошли в город. Нашей задачей является захват индустриальных кварталов северной части города и продвижение до Волги. Этим должна завершиться наша задача на данный период. До Волги отсюда остаётся ещё 10 км. Мы надеемся, конечно, что в короткий срок возьмём город, имеющий большое значение для русских и который они так упорно защищают. Сегодня наступление отложили до завтра; надеюсь, что мне не изменит солдатское счастье, и я выйду из этого наступления живым и невредимым. Я отдаю свою жизнь и здоровье в руки Господа Бога и прошу его сохранять и то и другое. Несколько дней тому назад нам сказали, что это будет наше последнее наступление, и тогда мы перейдём на зимние квартиры. Дай бог, чтобы это было так! Мы так измотались физически, так ослабли здоровьем, что крайне необходимо вывести нашу часть из боя. Мы должны были пройти через большие лишения и мытарства, а питание у нас было совершенно недостаточным. Мы все истощены и полностью изголодали, а поэтому стали бессильными. Я не думаю, что наша маленькая Ютхен голодает дома, как её папа в этой гадкой России. В своей жизни мне приходилось несколько раз голодать в мои студенческие годы, но я не знал, что голод может причинять такие страдания. Я не знал, что можно целый день думать о еде, когда нет ничего в хлебной сумке.
(Из неотправленного письма ефрейтора Ио Шваннера жене Хильде)

26.10.1941 г.
Сижу на полу в русском крестьянском доме. В этой тесноте собралось 10 товарищей из всех подразделений. Можешь представить себе, какой тут шум. Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы.
Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных.
(Из письма солдата Рудольфа Руппа своей жене.)

***
15.11.1941 г.
Мы здесь уже пять дней, работаем в две смены, и пленные работают с нами. У нас развелось очень много вшей. Прежде поймаешь когда одну, когда три, а вчера я устроил на них облаву. Как ты думаешь, милая мама, сколько я поймал их в своём свитере? 437 штук…
Я всё вспоминаю, как отец рассказывал про войну 1914-1918 г., - теперешняя война ещё похуже. Всего я написать не могу, но когда я вам расскажу об этом, у вас глаза полезут на лоб…
(Из письма фельдфебеля Отто Клиема.)

3.12.1941 г.
Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах и около тебя рвутся гранаты и мины.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху, г. Гофсгуст.)

3.12.1941 г.
Хочу сообщить тебе, дорогая сестра, что я 26.12 сбил русский самолёт. Это большая заслуга, за это я, наверное, получу железный крест первой степени. Пока мне повезло взять себе с этого самолёта парашют. Он из чистого шёлка. Наверное, я привезу его целым домой. Ты тоже получишь от него кусок, из него получится отличное шёлковое бельё… Из моего отделения, в котором было 15 человек, осталось трое…
(Из писем унтер-офицера Мюллера сестре.)

Многие солдаты и офицеры вермахта, осознавая безнадежность положения, сдавались в плен еще до решения Паулюса о капитуляции. Те, которые ждали решения командующего 6-й армии, понесли большие потери. Лишь за две недели окруженный противник потерял свыше 100 тысяч человек.

Паулюс сдался советским войскам 2 февраля 1943 года. Вместе с ним в плен попало около 113 тысяч солдат и офицеров 6-й армии - немцев и румын, в том числе

22 генерала. Солдаты и офицеры вермахта, мечтавшие побывать в Москве, прошли по ее улицам, но не как победители, а как военнопленные.

17 июля 1944 года через город были проконвоированы 57 600 военнопленных, захваченных войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. А менее чем через год советские воины водрузили знамя над рейхстагом.

Часть этих писем нашли на груди убитых в Сталинграде солдат вермахта. Они хранятся в музее-панораме «Сталинградская битва». Большую часть пожелтевших от времени посланий родным и близким с войны автор книги доктор исторических наук, профессор кафедры истории ВолГУ Нина Вашкау нашла в архивах Франкфурта-на-Майне и Штутгарта.

Как настоящий историк, откопировав все, что можно в архивах и библиотеках Германии, Нина Вашкау появилась на границе с чемоданом бумаг. Перевес составил восемь килограмм. Немецкий таможенник очень удивился, открыв чемодан и увидев там только кучу бумаг: «Что это?». Профессор истории объяснила. И … вот оно - уважение к истории в современной Германии! Строго соблюдающий букву закона немецкий таможенник пропустил перевес бесплатно.Как член Российско-Германской исторической комиссии по изучению новейшей истории России и Германии Нина Вашкау по приглашению немецкой стороны возила в Берлин группу студентов ВолГУ. Они попали на фотовыставку «Немецкие солдаты и офицеры Второй Мировой».

На черно-белых фото из семейных архивов улыбающиеся офицеры вермахта в обнимку с француженками, итальянками, мулатками из Африки, гречанками. Потом пошли хатки Украины и понурые бабы в платках. И все … «Как же так! А где Сталинград?! - стала возмущаться Нина Вашкау, - Почему нет хотя бы надписи на белом листе бумаги: «А дальше был Сталинград, в котором были убиты столько-то солдат, попали в плен - столько-то?». Ей ответили: «Это позиция куратора выставки. А позвать куратора не можем: его сейчас нет».

В письмах же из Сталинградского котла немецкие солдаты пишут о том, что война - это вовсе не веселая прогулка, как обещал им фюрер, а кровь, грязь и вши: «Тот, кто не пишет о вшах, тот не знает Сталинградской битвы».В 90-е годы музей-панорама «Сталинградской битвы» выставил письма немецких солдат и офицеров, что имеются в музейном фонде. «Меня поразило выражение лиц немцев, приехавших с Россошек на эту выставку, - вспоминает Нина Вашкау. - Кто-то из них прочел эти письма и заплакал». Тогда она и решила найти и издать письма немецких солдат из Сталинграда.

Несмотря на то, что солдаты знали о военной цензуре, некоторые из них отваживались на такие строки: «Хватит, мы с тобой не заслужили такой участи. Если мы выберемся из этой преисподней, мы начнем жизнь сначала. Хоть раз напишу тебе правду, теперь ты знаешь, что здесь происходит. Пришло время, чтобы фюрер освободил нас. Да, Кати, война ужасная, всё это знаю, как солдат. До сих пор я не писал об этом, но теперь молчать уже нельзя».

Главы книги названы цитатами из писем: «Я разучился смеяться», «Я хочу прочь из этого безумия», «Как может все это вынести человек?», «Сталинград - это ад на Земле».

А вот, что один из немецких офицеров вермахта пишет о женщинах Сталинграда:

«Поразительны моральные устои местных женщин, которые свидетельствуют о высоких ценностях народа. Для многих из них слово «Любовь» значит абсолютную душевную преданность, на мимолетные отношения или приключения соглашаются немногие. Они демонстрируют, во всяком случае, что касается женской чести, совершенно неожиданное благородство. Не только здесь на Севере, но и на Юге это так. Я говорил с одним немецким врачом, приехавшим из Крыма, он и заметил, что в этом даже нам, немцам, нужно брать с них пример ….».

Чем ближе к Рождеству, тем чаще немецкие солдаты пишут о том, как мечтают о домашних пирогах и мармеладе и описывают свой «праздничный» рацион:

«Сегодня вечером мы снова варили конское мясо. Мы едим это без всяких приправ, даже без соли, а околевшие лошади пролежали под снегом, может, четыре недели …».«Ржаная мука с водой, без соли сахара, как омлет, запекается в масле - превосходна на вку с».

И о «рождественских хлопотах»:

О близости советских солдат:

«Бряцают русские ложками о котелок. Значит, у меня есть пара минут написать тебе письмо. Затихли. Сейчас начнется атака …».

О духе и силе противника:

«Солдат Иван силен и сражается, как лев ».

И под конец многие сожалели о своей погубленной неизвестно ради чего жизни, писали в прощальных письмах, что прятали на груди:

«Иногда я молюсь, иногда думаю о своей судьбе. Всё представляется мне бессмысленным и бесцельным. Когда и как придёт избавление? И что это будет — смерть от бомбы или от снаряда? »

"Мои любимые!

Сейчас сочельник, и когда я думаю о доме, мое сердце разрывается. Как здесь все безрадостно и безнадежно. Уже 4 дня я не ел хлеба и жив только половником обеденного супа. Утром и вечером глоток кофе и каждые 2 дня по 100 грамм тушенки или немного сырной пасты из тюбика — голод, голод. Голод и еще вши и грязь. День и ночь воздушные налеты и артиллерийский обстрел почти не смолкают. Если в ближайшее время не случится чуда, я здесь погибну. Плохо, что я знаю, что где-то в пути ваша 2-килограммовая посылка с пирогами и мармеладом...

Я постоянно думаю об этом, и у меня даже бывают видения, что я их никогда не получу. Хотя я измучен, ночью не могу заснуть, лежу с открытыми глазами и вижу пироги, пироги, пироги. Иногда я молюсь, а иногда проклинаю свою судьбу. Но все не имеет никакого смысла — когда и как наступит облегчение? Будет ли это смерть от бомбы или гранаты? От простуды или от мучительной болезни? Эти вопросы неотрывно занимают нас. К этому надо добавить постоянную тоску по дому, а тоска по родине стала болезнью. Как может человек все это вынести! Если все эти страдания Божье наказание? Мои дорогие, мне не надо бы все это писать, ноу меня больше не осталось чувства юмора, и смех мой исчез навсегда. Остался только комок дрожащих нервов. Сердце и мозг болезненно воспалены, и дрожь, как при высокой температуре. Если меня за это письмо отдадут под трибунал и расстреляют, я думаю, это будет благодеяние для моего тела. С сердечной любовью Ваш Бруно ."

Письмо немецкого офицера, отправленное из Сталинграда 14.1.1943 г.

Дорогой дядя! Сначала я хочу сердечно поздравить тебя с повышением и пожелать тебе дальнейшей солдатской удачи. По счастливой случайности я опять получил почту из дома, правда, прошлогоднюю, и в том письме было сообщение об этом событии. Почта сейчас занимает больное место в нашей солдатской жизни. Большая часть ее из прошлого года еще не дошла, не говоря уже о целой пачке рождественских писем. Но в нашем сегодняшнем положении это зло понятно. Может, ты уже знаешь о нашей теперешней судьбе; она не в розовых красках, но критическая отметка, наверное, уже пройдена. Каждый день русские устраивают тарарам на каком-нибудь участке фронта, бросают в бой огромное количество танков, за ними идет вооруженная пехота, но успех по сравнению с затраченными силами невелик, временами вообще не достоин упоминания. Эти бои с большими потерями сильно напоминают бои мировой войны. Материальное обеспечение и масса — вот идолы русских, с помощью этого они хотят достичь решающего перевеса. Но эти попытки разбиваются об упорную волю к борьбе и неутомимую силу в обороне на наших позициях. Это просто не описать, что совершает наша превосходная пехота каждый день. Это высокая песнь мужества, храбрости и выдержки. Еще никогда мы так не ждали наступления весны, как здесь. Первая половина января скоро позади, еще очень тяжко будет в феврале, но затем наступит перелом — и будет большой успех. С наилучшими пожеланиями, Альбер т.

Вот ещё выдержки из писем:

23 августа 1942 года: "Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле… Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие ".

Ноябрь 1942 года: "Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Сталинград - это ад! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов.… Каждый день атакуем. Но даже если утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад.… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целого нашего отделения ".

4 января 1943 года: "Русские снайперы и бронебойщики, несомненно, - ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. Пятьдесят восемь дней мы штурмовали один-единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо… Время перешло на сторону русских "

Солдат Вермахта Эрих Отт.

"Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись ".

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии

Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.

"...Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой ..."

Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.

"...Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными ..."

Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.

"Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета! "

Артиллерист противотанкового орудия Вермахта

"Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить …"

Танкист группы армий "Центр" Вермахта

После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий "Центр", насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. "Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство - атаковать силы батальона пятеркой бойцов ".

"На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерт ь".

Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер

"В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов ".

Офицер 7-й танковой дивизии Вермахта

"Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям "

Генерал-майор Гофман фон Вальдау

"Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!"

Один из солдат группы армий "Центр" Вермахта

"Последние несколько недель характеризуются самым серьезным кризисом, какого мы еще не испытывали в войне. Этот кризис, к сожалению, поразил... всю Германию. Он символизируется одним словом - Сталинград ".

Ульрих фон Хассель, дипломат, февраль 1943 г.

Из письма неизвестного немецкого солдата:

А теперь наше положение стало настолько хуже, что громко говорят о том, что мы очень скоро будем совершенно отрезаны от внешнего мира. Нас заверили, что эта почта наверняка будет отправлена. Если бы я был уверен, что представится другая возможность, я бы еще подождал, но я в этом не уверен и потому, плохо ли, хорошо ли, но должен сказать все.

Для меня война окончена …»

Знаменитая немецкая песенка о солдате, который ждёт встречи со своей девушкой. "Лили Марлен".

ПАУЛЮС О СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЕ
[Сентябрь 1945 г.]
Комплекс Сталинград состоит из трех последовательных фаз.
1. Продвижение к Волге.
В общих рамках [второй мировой] войны летнее наступление 1942 года означало еще одну попытку достигнуть того, чего не удалось добиться осенью 1941 года, а именно победоносного.окончания кампании на Востоке (являвшейся следствием наступления на Россию, носившего характер нападения), чтобы тем самым решить исход всей войны.
В сознании командных органов на первом плане стояла чисто военная задача. Эта основная установка относительно последнего шанса для Германии выиграть войну полностью владела умами высшего командования и в обоих последующих фазах.
2. С начала русского наступления в ноябре и окружения 6-й армии, а также частей 4-й танковой армии общей численностью около 220 000 человек, вопреки всем ложным обещаниям и иллюзиям ОКВ, все больше осознавался тот факт, что теперь вместо «победоносного окончания кампании на Востоке» встает вопрос: как избежать полного поражения на Востоке, а тем самым проигрыша всей [второй мировой] войны?
Эта мысль пронизывала действий командования и войск 6-й армии, между тем как вышестоящие командные органы (командование группы армий, начальник генерального штаба сухопутных сил и ОКВ) все еще верили, или по крайней мере делали вид, что верят, в шансы на победу.
Поэтому взгляды относительно мер командования и методов {ведения военных действий], вытекающих из этой обстановки, резко расходились. Поскольку вышестоящие командные инстанции, исходя из вышеприведенных соображений, отвергли прорыв, являвшийся еще возможным в первой фазе окружения, оставалось лишь держаться на занимаемых позициях, дабы не допустить, чтобы в результате самовольных действий возникла дезорганизация, а тем самым произошел развал всей южной части Восточного фронта. В таком случае погибли бы не только надежды на победу, но в короткий срок оказалась бы уничтоженной и возможность избежать решающего поражения, а тем самым краха Восточного фронта.
3. В третьей фазе, после срыва попыток деблокирования и при отсутствии обещанной помощи, речь шла лишь о выигрыше времени с целью восстановления южной части Восточного фронта и спасения германских войск, находящихся на Кавказе. В случае неудачи вся война была бы проиграна уже в силу предполагаемого масштаба поражения на Восточном фронте.
Итак, поэтому сами вышестоящие командные органы оперировали аргументом, что посредством «упорного сопротивления до последней возможности» следует избежать того наихудшего, что грозит всему фронту. Тем самым вопрос о сопротивлении 6-й армии у Сталинграда ставился крайне остро и сводился к следующему: как представлялась мне обстановка и как мне ее рисовали, тотальное поражение могло было быть предотвращено лишь путем упорного сопротивления армии до последней возможности... В этом направлении оказывали свое воздействие и радиограммы, поступавшие в последние дни: «Важно продержаться каждый лишний час». От правого соседа неоднократно поступали запросы: «Как долго продержится еще 6-й армия?»
Поэтому с момента образования котла, а особенно после краха попытки деблокирования, предпринятой 4-й танковой армией (конец декабря), командование моей армии оказалось в состоянии тяжелого противоречия.
С одной стороны, имелись категорические приказы держаться, постоянно повторяемые обещания помощи и все более резкие ссылки на общее положение. С другой стороны, имелись проистекавшие из все возраставшего бедственного состояния моих солдат гуманные побудительные мотивы, которые ставили передо мной вопрос, не должен ли я в определенный момент прекратить борьбу. Полностью сочувствуя вверенным мне войскам, я тем не менее считал, что обязан отдать предпочтение точке зрения высшего командования. 6-я армия должна была принять на себя неслыханные страдания и бесчисленные жертвы и для того, чтобы — в чем она была твердо убеждена — дать возможность спастись гораздо большему числу камрадов из соседних соединений.
Исходя из обстановки, сложившейся в конце 1942 — начале 1943 года, я полагал, что длительное удержание позиций у Сталинграда служит интересам немецкого народа, так как мне казалось, что разгром на Восточном фронте закрывает путь к любому политическому выходу.
Любой мой самостоятельный выход за общие рамки или же сознательное действие вопреки данным мне приказам означали бы, что я беру на себя ответственность: в начальной стадии, при прорыве, — за судьбу соседей, а в дальнейшем, при преждевременном прекращении сопротивления, — за судьбу южного участка и тем самым и всего Восточного фронта. Таким образом, в глазах немецкого народа это означало бы, по крайней мере внешне, происшедший по моей вине проигрыш войны. Меня не замедлили бы привлечь к ответственности за все оперативные последствия, вызванные этим на Восточном фронте.
Да и какие убедительные и основательные аргументы — особенно при незнании фактического исхода — могли бы быть приведены командующим 6-й армией в оправдание его противоречащего приказу поведения перед лицом врага? Разве угрожающая по существу или субъективно осознанная безвыходность положения содержит в себе право для полководца не повиноваться приказу? В конкретной ситуации Сталинграда отнюдь нельзя было абсолютно утверждать, что положение совершенно безвыходно, не говоря уж о том, что субъективно оно, как таковое, не осознавалось, за исключением последней стадии. Как смог бы или посмел бы я требовать в дальнейшем от любого подчиненного командира повиновения в подобном же тяжелом, по его мнению, положении?
Разве перспектива собственной смерти, а также вероятной гибели и пленения своих войск освобождает ответственное лицо от солдатского повиновения?
Пусть сегодня каждый сам найдет ответ на этот вопрос перед самим собой и собственной совестью.
В то время вермахт и народ не поняли бы такого образа действий с моей стороны. Он явился бы по своему воздействию явно выраженным революционным актом против Гитлера. Напротив, не дало ли бы самовольное оставление мною позиций вопреки приказу как раз аргумента в руки Гитлера для того, чтобы пригвоздить к позорному столбу трусость и неповиновение генералов и таким образом приписать им вину за все более ясно вырисовывающееся военное поражение?
Я создал бы почву для новой легенды — об ударе кинжалом в спину у Сталинграда, и это было бы во вред исторической концепции нашего народа и столь необходимому для него осознанию уроков этой войны.
Намерения совершить переворот, сознательно вызвать поражение, чтобы тем самым привести к падению Гитлера, а вместе с ним и всего национал-социалистского строя как препятствия к окончанию войны, не имелось у меня самого и, насколько мне известно, не проявлялось ни в какой форме у моих подчиненных.
Такие идеи находились тогда вне сферы моих размышлений. Они были и вне сферы моего политического характера. Я был солдат и верил тогда, что именно повиновением стужу своему народу. Что же касается ответственности подчиненных мне офицеров, то они, с тактической точки зрения, выполняя мои приказы, находились в таком же вынужденном положении, как и я сам, в рамках общей оперативной обстановки и отданных мне приказов.
Перед войсками и офицерами 6-й армии, а также перед немецким народом я несу ответственность за то, что вплоть до полного разгрома выполнял данные мне высшим командованием приказы держаться до последнего.
Фридрих Паулюс,
генерал-фельдмаршал бывшей германской армии
«Paulus: "Ich stehe hier auf Befehl"». Lebensweg des Generalfeldmarschalls Friedrich Paulus. Mil den Aufzeichnungen aus dem Nachlass, Briefen und Doliumerrten herausgegeben von Walter Gorlitz. Frankfurt am Main. 1960, S. 261-263.

2 февраля 1943 года на водонапорной башне железнодорожного вокзала, что располагалась на месте правого крыла нынешнего железнодорожного вокзала, в двухстах - трехстах метрах от универмага, в котором пленили фельдмаршала Паулюса, была уничтожена последняя немецкая пулеметная точка в Сталинграде. Победа! Участники битвы называют этот день не менее великим, чем 9 мая, потому что лучшая фашистская армия всей второй мировой войны была полностью уничтожена на нашей земле.
И все эти годы мы гордимся, что такого удара, как на Волге, немецкая армия еще ни разу ни от кого не получала. Гордимся, что все, от солдата до маршала, победили в страшном сражении, которое длилось 200 дней и ночей.
Гордимся, что именно про наш город знаменитый поэт сказал: "Сталинград - орден славы на груди планеты Земля". И слава воина по-прежнему неувядаема и бессмертна...

Судьбы, как кадры кинохроники
…В конце 1942-го, начале 1943-го года в руки наступающей Красной Армии попадала немецкая полевая почта. Кто читал ее, тот знает, что в них - полная безысходность немецких солдат Паулюса. И хотя некоторые надеялись на чудо, которое принесет им долгожданную свободу, большинство же знало, что им никогда не выбраться из Сталинградского месива.
Но есть и другая почта - письма советских солдат, которые они писали родителям, детям, женам. В музее-панораме «Сталинградская битва» их хранят очень бережно. Читаешь их и будто видишь этих людей, становишься очевидцем и как бы участником тех далеких и недавних событий и сопереживаешь тем, судьбы которых, как кадры кинохроники, проходят перед вами.
Юрий Лотман, известный филолог и писатель, сказал однажды: «Культура есть память. Поэтому она связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества». Так вот умение увидеть конкретного человека в истории сегодня важно.
- Письма попадали к нам разными путями: их приносили сами авторы, сдавали родственники, у каждого повествования была своя судьба, история, легенда. Каждое мы проверяли через архивы, - говорит заместитель директора музея-панорамы Светлана Аргасцева.- Мы неоднократно организовывали экспозиции солдатских писем, и они всегда вызывали интерес у волгоградцев, гостей города, зарубежных делегаций.

По словам Светланы Анатольевны письма как немецких, так и советских солдат, рецензировались, и те сведения, которые казались секретными и важными для стороны противника, тщательно ретушировались.
Нельзя, к примеру, было называть номера дивизий, воинских частей, географические названия, боевые единицы техники, фамилию, имя, отчество своего товарища. Но можно было рассказать о подвиге. Своем или друга, но с набором стандартных фраз.
Каждое письмо имело номер полевой почты, по которому можно было узнать, откуда оно пришло. Вот один из примеров такой шифровки.
«Олечка, я горд тем, что сражаюсь за город, в котором мы с тобой встретились». После войны Олечка и принесла в музей письмо и рассказала, что она – жительница Саратова, ее муж из Астрахани, здесь, на вокзале в Сталинграде, они встретились, здесь воевал ее любимый и отсюда посылал письма.

Если меня не будет, езжай в Сталинград
В музее хранится письмо на чеченском языке матери бойца Нурадилова, которая пишет сыну в Сталинград. Ее первые строчки: «Здравствуй, сынок. Кто тебе стирает? Есть ли у вас такая большая река, как наш Терек»? В конце письма: «Если увидишь врага – смерть врагу, кинжал в спину».

Танкист Иван Бутырин писал отцу: «Папа, если меня не будет, можешь приезжать в Сталинград. Там в музее будет и моя фотография, и моего экипажа, как славного защитника города».

Фронтовые снимки были редкостью, - рассказывает Аргасцева. - Когда фотокорреспондент приезжал к солдатам и фотографировал, те всегда интересовались: «Для чего эти снимки, куда пойдут»? Им отвечали: «Для музея-обороны в Сталинграде».
Танкист Бутырин прошел Сталинград и погиб на Курской дуге. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. После войны отец с этой весточкой и пробитым осколком удостоверением своего сына приехал искать его последнюю фотографию. И сотрудники музея нашли ее в неразобранных кадрах кино-фотодокументов. Теперь эта история тоже в музее.

В центре пожаров
Валентин Орлянкин всю Великую Отечественную войну прошел военным фотокорреспондентом и кинооператором. Он снимал воздушный бой, которым руководил прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А.И. Покрышкин; много кадров посвятил командующему 62-й армией В.И. Чуйкову, снимал бои в осажденном Сталинграде.
Светлана Аргшасцева показывает его письмо от 24 августа 1942 года.
«Милочка моя! После одной очередной боевой съемки получил возможность спокойно тебе написать, кстати, вчера получил твою открыточку… Что тебе написать о себе?
Если бы я вел дневник - это была бы потрясающая книга. После войны она несомненно будет. А пока буду тебе писать лишь об отдельных моментах. Вчера, например, я снял исключительной силы обвинительный акт против немецких фашистов: я показал зверства и варварство этих диких шакалов. Я показал, как беззащитные женщины, дети и старики, оставшись без крова, проклинают Гитлера. Надо было видеть их глаза, полные слез и ненависти, чтобы понять всю глубину страданий их и силу проклятия, которые они посылали ненавистным немцам. Я снял пожары, бедствия мирного населения от бомбежки, я, наконец, снял тот вихрь металла, которым отплатили наши зенитчики этим налетчикам, этим мерзавцам.

Я сам нахожусь в центре этих пожаров, этих бомбежек и свистящих осколков, незаметно для себя, во время киносъемки помогал тушить горящие дома и оказывал помощь пострадавшим. Ты должна увидеть этот материал - его сегодня же мы отправляем самолетом в Москву и очень скоро выйдет на экраны в союзкино - журнале. Пусть твое сердце еще больше наполнится гневом и ненавистью к этим отбросам человечества. Милочка, я тебе верю, верю твоему внутреннему убеждению в мою живучесть - вчера я был в таком водовороте, что думал, уже не выберусь живым - однако как говорят, «жив курилка, жив!» и буду жить назло врагу и на наше счастье. В знак этого посылаю тебе мою улыбку. Себя - твоего любящего Валика».
Орлянкин прожил большую жизнь – 93 года - и успел сделать много фильмов о войне, которые и сегодня помнят. А в музее-панораме трепетно хранят его письмо из горящего Сталинграда, которое он адресовал любимой женщине, а потом передал в музей.

Боевой орден на могучей груди
Двойной лист из ученической тетради: это письмо командира 91-й отдельной танковой бригады Якубовского от 21 августа 1942-го. Написано перовой ручкой фиолетовыми чернилами. Письмо было свернуто вдвое, остались следы сгиба. Слева с краю на расстоянии 8 и 10 см сверху вниз горизонтальные сквозные на 2 листа порывы размером 1 см.
«Здравствуй, родная Зиночка, Феликс, Неллочка, Антонина и Миша. Сейчас получил от вас письмо, написанное 31 июля 42 года, за которое благодарю. Родная, сообщаю, боевой орден я получил 14 августа 1942 года и ношу его на своей могучей груди. 22 августа 1942 года будет готова карточка, и я тебе ее вышлю, примерно через 2 или 3 недели ты получишь две карточки, где я сфотографирован среди награжденных совместно с тов. Скиратовым в Кремле. Фото вышлют непосредственно из Москвы, т.к. я дал адрес г. Намаган. До востребования, Котловской З.Ф. Все, шлю всем привет. Пишу Антонине и (две строчки написанного замазаны чернилами). Крепко целую маму, милых детей и сто раз Зиночку. Зиночка, в письме шлю вырезку из газеты о вручении орденов».

Иду защищать Родину
Письмо старшего сержанта помощника командира взвода 93-го гвардейского стрелкового полка 51-ой гвардейской дивизии Михаила Удовиченко начинается традиционными словами: «Дорогой отец, Марфуша, Маруся и Таня. Не знаю, когда будет возможность связаться с Вами, да и будет ли такая возможность.

Сегодня уезжаю на фронт воевать. Иду защищать Родину, освобождать Россию и Подгорное родное. Кто знает, что станется со мной. Поэтому сообщаю, что до 15.10.42. я находился в той же части, в которой был и до мая этого года. Жил неплохо, хотя работы было много. А как будет дальше и где буду - не знаю.
Это письмо Вам перешлет хозяйка, где я стоял в последнее время на квартире. Маруся или Марфуша пусть свяжутся с ней, она может больше чего напишет обо мне. Пока. Крепко всех целую. Михаил.
Адрес хозяйки: Сталинградская область, Михайловский район, ст Серебряково, х. Демочкин, Демочкинского сс Гресевой Александре Илларионовне».

Михаила Удовиченко призвали на фронт из Воронежского пединститута. Война застала его на границе, а потом были бои на Харьковском направлении. Летом и осенью 1942 года он воевал под Сталинградом. В конце ноября 1942 года в наступательных боях под Сталинградом был смертельно ранен. Похоронен в Городищенском районе Сталинградской области.

«Добрый день, родные папа и мама! Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания, - так начинает обращение к родным разведчик 115-й отдельной стрелковой бригады 62-й Армии Евгений Лазуренко. - В настоящее время я жив и здоров, чувствую себя хорошо. Наши ребята в большинстве все живы, здоровы за исключением некоторых, но на войне не без этого.
В настоящее время выбиваем немцев (зачеркнуто, но можно прочитать: из Сталинграда). Здесь им достается так, что как, наверное, не доставалось им еще. Немцы к (зачеркнуто слово) рвались от Дона, а наши части его отрезали и теперь лупят его в хвост и гриву, ну очевидно, ему здесь будет скоро крышка. С приветом (подпись Лазуренко). 23 сентября 42 г».

Я не любимец смерти. А надо
- В свое время в музее-панораме «Сталинградская битва» активно разрабатывалась идея создания музея «Фронтового письма», рассказывает Светлана Аргасцева. - В основу документально-театрализованной композиции были положены подлинные письма людей, живших в 1940-х годах, вынесших на своих плечах все тяготы Великой Отечественной войны, и письма солдат и офицеров, участников военных действий в Афганистане и Чечне.
Одно из писем, которое использовали при разработке сценария, было очень пронзительным: солдат Райский писал из Сталинграда родным в Еланский район. «Здравствуй, Елань моя! Я не любимец смерти. А надо. Знаю, что кровь моя маковым цветом зацветет и украсит поля сталинградские…».
Главными действующими лицами этой постановки стали курсанты МВД России, а театральным реквизитом послужили фронтовые письма, фотографии, плакаты, оружие, оружейные ящики, предметы фронтового быта из фондов Государственного музея-панорамы «Сталинградская битва». И что интересно, продолжением письма еланского солдата стали стихи, которые написал преподаватель академии МВД Гончаренко.

Этих желтых листов обтрепались углы,
Не щадит время писем страницы.
Только вновь той поры нам кричат журавли,
Эти чёрные буковки-птицы.
Этот крик, словно песня погибших солдат,
Кто под грозных боёв канонады,
У последней черты все ж сумел написать:

И не важно, что крик журавлей, как всегда,
Воронье-похоронок тревожит.
Ни за что, никогда, никакая беда
Заглушить эту песню не сможет.
Песню тех, кто собою страну заслонил,
Не дойдя до развалин Рейхстага,
Тех, кто кровью на стенах его написал:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
Пусть затерлись уж буковки-птицы письма,
Но они не исчезнут, поверьте.
Если в наших сердцах эта песня жива,
Не томится как в клетке - в конверте.
Наши память, душа, наши мысли, дела
Величайшая в мире награда
Тем, кто жизнь свою в вечную песню вложил:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
- Историю творят люди. И только познавая их, постигая внутренние мотивы их поступков, мы сможем правильно понимать то, что происходит сегодня с нами и нашей страной, - говорит Светлана Аргасцева. – Поэтому те, кто приходит в музей, уже с большим уважением относятся к письменному источнику, потому что в нем - часть человеческой жизни.