Cлайд 1

Cлайд 2

Cлайд 3

Cлайд 4

Cлайд 5

Cлайд 6

Cлайд 7

Cлайд 8

Cлайд 9

Cлайд 10

Переживала период великого исторического поворота от уходящего аграрного общества к обществу индустриальному. Поэтому главным вопросом общественной жизни стал вопрос о направлении дальнейшего развития страны. Каждый понимал его по- своему. Общественное движение в те годы имело несколько характерных особенностей:

Оно развивалось в условиях ужесточения политического режима после восстания декабристов;
- произошел окончательный разрыв между революционным направлением и правительственным реформаторством;
- впервые консервативное направление получило собственную идеологию;
- оформились либеральное и социалистическое течения общественной мысли;
- участники общественного движения не имели возможности реализовать свои идеи на практике, они могли лишь готовить сознание современников к будущим переменам.

Консервативное движение .

Разработка идеологии российского консерватизма является заслугой президента Российской Академии наук графа С. С. Уварова, ставшего впоследствии министром народного просвещения. Он считал исконными основами русской жизни православие, самодержавие и народность. Эти черты, по его мнению, коренным образом отличали Россию от Запада. Самодержавие он мыслил как единство царя и народа и считал его основой жизни русского общества. Под православием Уваров понимал традиционную ориентацию русского человека не на личный, а на общественный интерес, стремление к общему благу и справедливости. Народность выражала единство объединенного вокруг царя народа без его разделения на дворян, крестьян, мещан и т. д. Между народом и монархом, считал Уваров, всегда существовало неразрывное духовное единство, которое было и будет гарантом успешного развития России.

Крупнейшими теоретиками консервативного направления были также историки Н. Г. Устрялов и М. П. Погодин, драматург и поэт Н. В. Кукольник, писатели Ф. В. Булгарин, Н. И. Греч, М. Н. Загоскин. Они доказывали исключительность исторического пути России и считали его единственно правильным.

Либеральное движение. Западники и славянофилы.

Российский либерализм был представлен в те годы западниками и славянофилами. Складывание идеологии западничества и славянофильства относится к концу 30-х - началу 40-х гг.

Представителями западничества были историки Т. Н. Грановский и Соловьев, юрист К. Д. Кавелин, литераторы П. В. Анненков, В. П. Боткин, И. С. Тургенев. Западники считали, что мировая цивилизация едина и вычленение из нее какой-либо страны ведет не к благу, а к загниванию. Они полагали, что Россия стала цивилизованным государством лишь благодаря преобразованиям Петра Великого, который впервые попытался привить своему народу черты европейской образованности. Задача России, по их мнению, состояла в том, чтобы примкнуть к Западу и образовать вместе с ним «единую общечеловеческую культурную семью».

Славянофилы, напротив, отстаивали идею самобытности каждого народа, в том числе и русского. Говоря о России, они подчеркивали особенности ее государственного и общественного быта, православной веры. С этой точки зрения славянофилы отрицательно оценивали деятельность Петра I, считая, что его реформы повели Россию по пути ненужных заимствований у Запада. Это, по их мнению, стало причиной общественных неурядиц. Главной задачей, стоявшей перед страной в середине XIX в., славянофилы считали возвращение ее «в старое, самобытное состояние». Даже иностранные слова, вошедшие в русскую речь, они предлагали исключить из употребления. Теоретиками славянофильства были публицисты А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, братья К. С. и И. С. Аксаковы, Ю. Ф. Самарин, А. И. Кошелев.

Несмотря на многие важные различия западничества и славянофильства, у этих течений общественной мысли были и общие черты:

Отрицательное отношение к крепостному праву, всесилию чиновничества, подавлению прав и свобод личности;
- убежденность в необходимости коренных преобразований;
- надежда на то, что инициатором реформ выступит верховная власть, опирающаяся на поддержку передовой общественности;
- расчет на то, что реформы будут носить постепенный и осторожный характер;
- уверенность в возможности мирного осуществления реформ;
- вера в Россию, в возможности ее стремительного и уверенного движения к процветанию.

Кружки 20-30-х гг.

Помимо становления либеральных течений, в России получала распространение и революционная идеология. Большую роль в ее зарождении сыграли студенческие кружки 20-30-х гг., в которых участвовали и будущие либералы, и будущие сторонники революционных идей.

В московской гостиной 40-х гг. XIX в. С картины художника Б. М. Кустодиева. Слева изображены В. П. Боткин и Д. Л. Крюков, беседующие с М. С. Щепкиным; вошедший В. Г. Белинский здоровается с хозяином дома А. А. Елагиным, за столом сидят (слева направо) П. Я. Чаадаев, Т. Н. Грановский, К. С. Аксаков, И. В. Киреевский, за ними стоят А. С. Хомяков и П. В. Киреевский; справа - сидит А. П. Елагина, стоят А. И. Герцен и А. И. Тургенев

Конец 20-х - начало 30-х гг. можно назвать кружковым периодом российского общественного движения. Небольшие кружки быстро раскрывались полицией, так и не успев перерасти в тайные организации и выработать свою программу. Изменился состав кружков. Если во времена декабристов это была военная молодежь, выходцы из высших слоев, то теперь кружки включали представителей самых разнообразных слоев общества.

В 1827 г. властями был раскрыт кружок братьев Критских в Московском университете, в 1831 г. - кружок Н. П. Сунгурова, участники которого вынашивали планы вооруженного восстания.

Одним из объединений, в котором были представлены и будущие западники, и славянофилы, и будущие революционеры, был кружок, созданный в 1833 г. молодым философом и литератором Н. В. Станкевичем. В него входили такие разные люди, как Т. Н. Грановский и К. С. Аксаков, В. Г. Белинский и М. А. Бакунин.

В 1834 г. был разгромлен кружок А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Кружки были раскрыты во Владимире, Нежине, Курске, на уральских заводах.

Революционное движение. Революционное движение в России возникло в 40-50-е гг. XIX в. Оно зародилось не только в центре России, но и в ряде национальных районов. Здесь идеи революционного протеста соединились с требованиями национального освобождения. Одной из наиболее известных революционных организаций стало Ки- рилло-Мефодиевское общество на Украине (1846-1847). Его основателем был известный историк Н. И. Костомаров. Позже одним из руководителей организации стал выдающийся украинский поэт Т. Г. Шевченко. Общество выступало за отмену крепостного права и сословных привилегий. Главной своей целью участники общества считали создание федерации (равноправного объединения) славянских республик русских, украинцев, белорусов, поляков, чехов, сербов, хорватов, болгар. По вопросу о методах борьбы за осуществление своих идеалов члены общества разделились на два лагеря - сторонников умеренных мер (их возглавлял Костомаров) и приверженцев решительных действий (во главе с Шевченко).

Шло оформление и идеологии русского революционного движения. Оно было связано в первую очередь с деятельностью А. И. Герцена и Н. П. Огарева.

Александр Иванович Герцен (1812-1870) был незаконнорожденным сыном московского богача И. А. Яковлева. Герцен считал себя духовным наследником декабристов. Вместе со своим другом Н. П. Огаревым в 1827 г. он дал клятву «отомстить за казненных». В 1829 г. Герцен поступил на физико-математический факультет Московского университета, где вокруг него и Огарева в начале 30-х гг. сложился кружок единомышленников, выступавших против феодально- крепостнических порядков. В 1834 г. Герцен был арестован и выслан в Пермь за публичное исполнение «пасквильных песен». В последующие годы он состоял на государственной службе и занимался научной и писательской деятельностью. В 1847 г. он выехал за границу и отказался вернуться в Россию. В 1852 г. Герцен поселился в Лондоне и в 1853 г. на деньги, полученные в наследство от отца, основал там Вольную русскую типографию, издававшую альманах «Полярная звезда», газету «Колокол», сборник «Голоса из России» и др. Они широко распространялись в России.

В 50-е гг. Герцен разработал основные положения теории «общинного», или «русского», социализма. Согласно учению Герцена, социализм в России возникнет непременно и главной его «ячейкой» станет крестьянская поземельная община. Крестьянское общинное землевладение, крестьянская идея равного права всех людей на землю, общинное самоуправление и природный коллективизм русского крестьянина должны были стать основой построения социалистического общества. Главными условиями для этого Герцен считал освобождение крестьян и ликвидацию самодержавного политического строя.

Другим крупным теоретиком революционного направления был Виссарион Григорьевич Белинский (1811 - 1848). На словесном отделении философского факультета Московского университета вокруг него сложился кружок «Литературное общество 11-го нумера». Белинский вскоре был исключен из университета. В 1833 г. он вошел в кружок Н. В. Станкевича, а с 1834 г. вел литературно- критический отдел в журналах «Телескоп» и «Молва». В 1834 г. в «Молве» была напечатана его статья «Литературные мечтания». В ней автор резко критиковал идеи С. С. Уварова.

В начале 40-х гг. под влиянием Герцена Белинский стал приверженцем революционных социалистических преобразований в России. Его взгляды особенно отчетливо проявились в критических статьях, опубликованных в журнале «Современник», издававшемся Н. А. Некрасовым. В них Белинский выступал как один из признанных духовных вождей зарождавшегося революционного лагеря. Наиболее отчетливо идеи Белинского были изложены в его «Письме к Н. В. Гоголю» (1847). В этом письме резко критиковалось самодержавие и крепостничество. Белинский главные задачи общественного движения видел в «уничтожении крепостного права, отменении телесного наказания, введении, по возможности, строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть». Письмо Белинского к Гоголю в сотнях списков расходилось по России и стало основой для формирования мировоззрения значительной части образованной молодежи.

В 40-е гг. были созданы первые революционные организации социалистов. К их числу прежде всего относится общество, сложившееся в 1845 г. в Петербурге вокруг М. В. Буташевича-Петрашевского, чиновника Министерства иностранных дел. Еженедельно на «пятницы» Петрашевского собирались литераторы, учителя, чиновники, разделявшие революционно-демократические идеи. Среди них были молодые писатели М. Е. Салтыков и Ф. М. Достоевский, поэты А. Н. Плещеев и А. Н. Майков, ученый- географ П. П. Семенов, пианист А. Г. Рубинштейн. Они обсуждали наболевшие вопросы жизни России, осуждали крепостное право и самодержавную власть. Петрашевцы изучали социалистические учения того времени и возможность их осуществления в России. Под влиянием событий революции 1848 г. в Европе среди членов кружка высказывались мысли о необходимости подготовки революции в России.

В 1849 г. кружок был разгромлен, а 39 петрашевцев арестовано. 21 человек был приговорен к смертной казни, замененной каторгой и ссылкой.

Многие революционеры 40-50-х гг. со временем пересмотрели свои взгляды на революцию и социализм. В социалистическом учении разочаровался, например, Ф. М. Достоевский.

В целом революционное движение в России именно в 40-50-е гг. получило мощный толчок к развитию, вызванный не только внутренними причинами, но и революциями в Европе.

Главными особенностями революционной идеологии этого периода стали:

Утрата надежды на реформирование России «сверху» в результате сотрудничества верховной власти и общества;
- обоснование правомерности и необходимости революционного насилия в целях осуществления перемен в обществе;
- выдвижение в качестве идейной основы будущей революции и устройства жизни страны после победы революции социалистических учений.

Революционное движение 40-50-х гг. стало важной причиной, подталкивавшей власти к реформированию общества.

П. Я. Чаадаев.

Особое место в общественной мысли и общественном движении 30-50-х гг. занимал Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) - мыслитель и публицист. Участник Отечественной войны 1812 г. и Северного общества декабристов, он в 1823-1826 гг. жил за границей, где оформились его философско-исторические взгляды. В своих «Философических письмах» (1829-1831) Чаадаев говорил об «отлученности» России от всемирной истории («одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его»), о «духовном застое» в России и «национальном самодовольстве», которые препятствуют ее историческому развитию. За публикацию первого из своих писем в журнале «Телескоп» (1836) он был объявлен сумасшедшим, а сам журнал был закрыт. Отвечая на эти обвинения в «Апологии сумасшедшего» (1837), Чаадаев выразил веру в историческую будущность обновленной России, включенной в западный христианский мир.

Главным итогом развития общественного движения 30- 50-х гг. стало широкое распространение либеральных и революционных настроений среди интеллигенции. Пороки самодержавно-крепостнической системы стали очевидны для передовой части российского общества, которая, не дождавшись от власти перемен, начала свою борьбу за преобразования.

? Вопросы и задания

1. В каком направлении развивалось общественное движение после смерти Александра I? Какие причины обусловили такую его направленность?

2. Какие особенности общественного движения 30-50-х гг. вы считаете главными? Почему?

3. Что нового появилось в консервативном движении?

4. В чем состояли различия во взглядах западников и славянофилов? Что их объединяло?

5. Чем можно объяснить активизацию революционных настроений в российском обществе?

6. Каковы основные идеи социалистического учения А. И. Герцена?

7. В чем вы видите особенности положения П. Я. Чаадаева в общественном движении 30-50-х гг.?

Документы

Из воспоминаний Б. И. Чичерина

Дом Павловых на Сретенском бульваре был в это время одним из главных литературных центров в Москве. Николай Филиппович находился в коротких сношениях с обеими партиями, на которые разделялся тогдашний московский литературный мир, с славянофилами и западниками. Из славянофилов Хомяков и Шевырев были его близкими приятелями; с Аксаковым велась старинная дружба. С другой стороны, в таких же приятельских отношениях он состоял с Грановским и Чаадаевым... Здесь до глубокой ночи проходили оживленные споры: Редкий с Шевыревым, Кавелин с Аксаковым, Герцен и Крюков с Хомяковым. Здесь появлялись Киреевские и молодой еще тогда Юрий Самарин. Постоянным гостем был Чаадаев, с его голою как рука головою, с его неукоризненно светскими манерами, с его образованным и оригинальным умом и вечною позою. Это было самое блестящее литературное время Москвы...

Соперники являлись во всеоружии, с противоположными взглядами, но с запасом знания и обаянием красноречия...

Самая замкнутость исчезла, когда на общее ристалище сходились люди противоположных направлений, но ценящие и уважающие друг друга...

Из «Записок» С. М. Соловьева

Западная партия в [Московском] университете, т. е. партия профессоров, получивших воспитание в западных университетах, была господствующею. Партия была обширна, в ней было много оттенков, поэтому в ней было широко и привольно; я, Чивилев, Грановский, Кавелин принадлежали к одной партии, несмотря на то что между нами была большая разница: я, например, был человек религиозный, с христианскими убеждениями; Грановский остановился в раздумье относительно религиозного вопроса; Чивилев был очень осторожен - только после я узнал, что он не верил ни во что; Кавелин - также, и не скрывал этого; по политическим убеждениям Грановский был очень близок мне, т. е. очень умерен, так что приятели менее умеренные называли его приверженцем прусской ученой монархии; Кавелин же, как человек страшно увлекающийся, не робел ни перед какою крайностью в социальных преобразованиях, ни перед самым даже коммунизмом, подобно приятелю их общему, знаменитому Герцену. С последним я не был знаком по домам, но видался с ним у Грановского и в других собраниях; я любил его слушать, ибо остроумие у этого человека было блестящее и неистощимое; но меня постоянно отталкивала от него эта резкость в высказывании собственных убеждений, неделикатность относительно чужих убеждений... нетерпимость была страшная в этом человеке...

Из статьи А. С. Хомякова. 1847 г.

Некоторые журналы называют нас насмешливо славянофилами, именем, составленным на иностранный лад, но которое в русском переводе значило бы славянолюбцев. Я с своей стороны готов принять это название и признаюсь охотно: люблю славян... Я их люблю потому, что нет русского человека, который бы их не любил; нет такого, который не сознавал бы своего братства с славянином и особенно с православным славянином. Об этом кому угодно можно учинить справку, хоть у русских солдат, бывших в турецком походе, или хоть в Московском гостином дворе, где француз, немец и итальянец принимаются как иностранцы, а серб, далматинец и болгарин как свои братья. Поэтому насмешку над нашею любовию к славянам принимаю я так же охотно, как и насмешку над тем, что мы русские. Такие насмешки свидетельствуют только об одном: о скудости мысли и тесноте взгляда людей, утративших свою умственную и духовную жизнь и всякое естественное или разумное сочувствие в щеголеватой мертвенности салонов или в односторонней книжности современного Запада...

Вопросы к документам: 1. Чем вы можете объяснить наличие салонов, подобных дому Павловых, где могли собираться и западники, и славянофилы и вести дискуссии?

2. Какие черты Герцена наиболее всего не нравились С. М. Соловьеву и почему?

3. Какое качество славянофилов А. С. Хомяков считал самым главным?

ЛЕКЦИЯ XVIII

(окончание)

Положение и развитие интеллигенции при Николае. – Значение катастрофы 14 декабря. – Два русла идей: французское и немецкое. – Упадок первого, развитие второго. – Шеллингианство в России. – «Мнемозина». – «Любомудры» и «Московский вестник». – «Московский телеграф» Полевого. – «Телескоп» Надеждина. – Чаадаев и закрытие «Телескопа». – Идеалисты 30-х годов. – Кружок Станкевича. – Бакунин и Белинский. – Эволюция Белинского. – «Отечественные записки» и «Современник». – «Москвитянин» и система «официальной народности». – Славянофилы и западники в 40-х годах. – Социализм и левое гегельянство. – Провинциальное общество в 40-х годах. – Раскол и сектантство при Николае.

Русское шеллингианство

Что касается положения интеллигенции в это время, то после 14 декабря 1825 г. интеллигентная среда, если под ней разуметь самостоятельно мыслящее общество, была чрезвычайно ослаблена. После беспощадной расправы с декабристами она потеряла почти весь свой цвет, срезанный суровой рукой победителя и отправленный в Сибирь. Независимо от ссылки провинившихся и прикосновенных, строгость наказания терроризировала и оставшихся; на время она заглушила всякие попытки свободного выражения своих мыслей и очень затрудняла сколько-нибудь широкое развитие интеллигенции в близком будущем.

«Тридцать лет тому назад, – писал Герцен в конце 50-х годов, – Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, а в них было наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала, как трава, пытающаяся расти на губах не простывшего кратера». Когда эти мальчики подросли, то это молодое поколение оказалось разделенным на те же два русла, по которым западные идеи проникали в Россию и прежде, начиная с Екатерины. И теперь явились, с одной стороны, лица, усвоившие себе главным образом идеи конца XVIII в., идеи французской революции, наследовавшие вместе с тем идеи декабристов, которые воспитывались в свое время на той же французской идеологии; с другой стороны, явились и последователи немецкой мысли, немецкого идеализма и послекантовской метафизики, которая проникала все глубже в русское мыслящее общество 20-х и 30-х годов. Теперь представители этого второго течения получили решительное преобладание над последователями первого. Это ярко выразилось и в тех университетских кружках, в которых группировалось молодое поколение 30-х годов. В конце Александрова царствования безусловно преобладали последователи французских политических идей, отразившихся в идеологии и практических планах и Пестеля, и Никиты Муравьева. Но и тогда уже наряду с ними начали формироваться кружки последователей немецкой философии – главным образом последователей философии Шеллинга. Шеллингианство начало проникать в Россию довольно рано. Уже в 1804 г. явился в Петербурге ревностный проповедник Шеллинговой философии – профессор Медицинской академии Велланский. Дело в том, что учение Шеллинга привлекало к себе современников с двух разных точек зрения. Шеллинг был представителем монистическо-идеалистической философии, и самой важной частью его учения была теория познания, которая стремилась свести к известному единству познающий дух и внешнюю природу. Шеллинг стремился примирить в своей теории познания объективность существования природы с возможностью умозрительного ее изучения. Отсюда произошла его система натурфилософии. Увлечение натурфилософией повело Шеллинга настолько далеко, что он, не будучи никогда естествоиспытателем и вращаясь всегда в сфере умозрительной философии, решился, однако, основать медицинский журнал.

Поэтому натурфилософией Шеллинга, а затем и вообще его системой стали интересоваться естествоиспытатели и медики, чем и объясняется тот факт, что и в Россию шеллингианство первоначально проникло через профессора Медицинской академии Велланского и профессора физики и минералогии Московского университета М.Г. Павлова.

Герцен в своем «Былом и думах» вспоминает, какое значение имел для тогдашних московских студентов Павлов, который читал свои лекций на первом курсе физико-математического факультета и сразу ставил перед студентами вопрос: «Ты хочешь знать природу, но что такое природа и что такое знать! « Таким образом, прежде чем читать физику, Павлов и на естественном факультете излагал теорию познания – и излагал ее по Шеллингу. Слушать же лекции Павлова ходили студенты всех факультетов.

Таким образом, шеллингианство первоначально стало распространяться в России через профессоров-естественников; но уже в 20-х и 30-х годах к ним присоединились проповедники шеллингианства с кафедр истории философии (Галич), теории литературы и эстетики (Давыдов, Надеждин) и т. д., и наряду с этим возникла проповедь шеллингианских идей и в литературе, где провозвестниками их явился сперва кружок московских «любомудров» двадцатых годов, образовавшийся около кн. В.Ф. Одоевского и Д.В. Веневитинова, которые в 1824 г. предприняли издание литературного сборника «Мнемозина» в четырех частях. В сборнике этом тогда же приняли участие Вильгельм Кюхельбекер (в качестве соредактора) и упомянутый только что профессор М.Г. Павлов. К этому кружку «любомудров» примыкали и будущие московские славянофилы братья Киреевские и Хомяков, которые, впрочем, тогда еще не были славянофилами, и Погодин с Шевыревым, которые в 1826 г. предприняли уже издание журнала «Московский вестник» со многими из «любомудров». Через Веневитинова и Кюхельбекера был привлечен к некоторому участию в изданиях «любомудров» и Пушкин.

«Мнемозина» была главным образом посвящена борьбе с поверхностными, с точки зрения «любомудров», идеями французской энциклопедической философии XVIII в. и стремилась проводить в умы читателей идеи немецкого идеализма.

Прямым продолжателем «Мнемозины» явился сперва журнал «Московский вестник», основанный в 1826 г. Погодиным и Шевыревым при участии, с одной стороны, тех же «любомудров» 20-х годов, из которых, впрочем, наиболее талантливый – Дмитрий Веневитинов – вскоре умер, а с другой – при участии Пушкина, вернувшегося из своей деревенской ссылки в столицы и недовольного журналом Н.А. Полевого «Московский телеграф», в котором он ранее участвовал по просьбе соиздателя «Телеграфа» кн. Вяземского. Несмотря, однако ж, на участие таких сил, «Московский вестник» просуществовал недолго; он не пошел, по-видимому, главным образом вследствие неопытности и неумелого, ведения дела главными редакторами этого журнала Погодиным и Шевыревым – молодыми тогда профессорами Московского университета.

Вслед за тем с 1831 г. главным органом шеллингианства в России явился журнал Н. И. Надеждина «Телескоп». Надеждин был также профессором Московского университета и читал в нем курс эстетики, всецело опиравшийся также на идеи философии Канта и Шеллинга.

Параллельно с этим органом довольно выдержанного философского направления издавался, как мы уже упоминали, в Москве же основанный еще в 1825 г. очень талантливым и разносторонним журналистом Н. А. Полевым – вначале при близком участии одного из «арзамасцев» – кн. П. А. Вяземского, – «Московский телеграф», журнал «энциклопедический», как характеризовали его сами издатели. Главным делом этого журнала являлась в то время проповедь романтизма и борьба с ложноклассическими взглядами, поддерживавшимися главным образом в старом «Вестнике Европы», находившемся тогда под редакцией проф. М.Т. Каченовского.

Хотя романтизм в Германии развивался в прямой связи с шеллингианством и хотя сам Полевой был не чужд шеллингианских идей, но, в сущности, он был профан в философии и вообще талантливый самоучка, за все бравшийся и чрезвычайно разбрасывавшийся в своей писательской и издательской деятельности. Поэтому ученые издатели «Московского вестника» и «Телескопа» считали себя вправе относиться к нему несколько свысока, что не мешало, однако же, его журналу пользоваться большим сочувствием широкой публики.

Собственно, и «Телескоп» Надеждина, и «Московский телеграф» Полевого были органами прогрессивной мысли и оба проводили в умы своих читателей идеи, господствовавшие тогда в современной Европе; но «Телеграф», как орган эклектический и гораздо более поверхностный, был в то же время и гораздо доступнее «Телескопа» для малоподготовленных читателей, «Телескоп» же являлся органом высшей, группировавшейся около университетов, интеллигенции. Немудрено поэтому, что цензурное ведомство, главным руководителем которого уже с 1832 г. в качестве товарища министра народного просвещения являлся Уваров, с особенным недоверием относилось именно к популярному журналу Полевого, который и был наконец закрыт по инициативе Уварова в 1833 г. К «Телескопу» Надеждина начальство относилось гораздо терпимее именно вследствие меньшей его доступности, и он продолжал благополучно издаваться до конца 1836 г., когда в нем появилось необычное по своей дерзкой прямолинейности знаменитое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева.

Чаадаев и его «Философическое письмо»

Петр Яковлевич Чаадаев

Автор этого письма – П. Я. Чаадаев – был весьма замечательной личностью и оставил крупный след в истории русской интеллигенции. Хотя деятельность его относится к 30-м и 40-м годам XIX в., но по своему возрасту и в особенности по своему воспитанию и связям он принадлежал, в сущности, к предшествовавшему поколению, сошедшему со сцены после 14 декабря 1825г. Он был–вместе с Пушкиным – случайно уцелевшим обломком этого поколения русской интеллигенции. Блестящий гвардейский офицер, аристократ по происхождению (он был родной внук историографа кн. М.М. Щербатова), воспитанный в тех же идеях конца XVIII в., в которых были воспитаны и другие его товарищи и сверстники, он, однако же, рано от них отбился и стал особняком в своем дальнейшем развитии. После известной истории в Семеновском полку, с донесением о которой он был послан в Лайбах к императору Александру, Чаадаев вышел в отставку, уединился, сосредоточился в себе и весь ушел в широко распространенный тогда по всей Европе мистицизм. Увлекаясь идеями мистицизма, погружаясь в изучение мистических книг Эккартсгаузена, Юнга-Штиллинга и т. п., глубоко проникнутых мистической стороной христианского учения (в его католической форме), Чаадаев внимательно и напряженно следил в то же время и за развитием германской идеалистической философии. Враждебно относясь к философской системе Гегеля, которая не согласовалась с христианским откровением, он с большою надеждою смотрел на развитие шеллинговой системы, которая, как он ясно видел уже в 1825 г., должна была прийти к попытке согласования выводов идеалистической философии с догматами христианской веры. И когда Шеллинг действительно пришел к этому во втором периоде своей деятельности, Чаадаев сделался ревностным его последователем, вполне сходясь в этом с одним из главных основателей позднейшей славянофильской доктрины Ив. Вас. Киреевским. У него была и другая точка прикосновения с позднейшими противниками его – славянофилами. Он, как и они, усматривая главное направляющее значение в развитии различных народностей в религиозной основе, находил коренную разницу в развитии Западной Европы и России. Но эта разница, по мнению Чаадаева, была отнюдь не в пользу России. В Западной Европе и именно в католицизме он видел мощного и верного хранителя начал христианства и христианской цивилизации; положение же и ход развития России представлялась ему в самом мрачном свете. Он считал Россию каким-то межеумком, не примкнувшим ни к Западу, ни к Востоку, не имеющим ни великих традиций, ни мощной религиозной основы в своем развитии. Спасение России он видел в скорейшем и возможно полном приобщении ее к религиозно-культурным началам западного мира и себя считал обязанным проводить эти идеи в сознание представителей современного русского общества. Кафедрой, с которой он проповедовал это учение, для него служили московские салоны 30-х годов; в печати же он не пытался выступать, не видя возможности ею пользоваться при тогдашних цензурных условиях. Его «Философическое письмо», принадлежащее к целой серии писем (теперь напечатанных, за исключением некоторых пропавших), не предназначалось для печати и было написано к частному лицу по частному случаю. Однако он читал эти письма своим знакомым, и Надеждин, издатель «Телескопа», выпросил их у него для печати. Но появление первого же из них произвело впечатление внезапно разорвавшейся бомбы.

Оно являлось самым резким и смелым протестом против той системы «официальной народности», которая незадолго перед тем была провозглашена правительством с легкой руки Уварова. В противоположность официальному прославлению русских исторических начал и русской действительности, вот как отзывался в напечатанном письме Чаадаев о нашей истории: «В самом начале у нас дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество завоевателей, владычество, следы которого в нашем образе жизни не изгладились совсем и доныне. Вот горестная история нашей юности. Мы совсем не имели возраста этой безмерной деятельности, этой поэтической игры нравственных сил народа. Эпоха нашей общественной жизни, соответствующая этому возрасту, наполняется существованием темным, бесцветным, без силы, без энергии.

Нет в памяти чарующих воспоминаний, нет сильных наставительных примеров в народных преданиях. Пробегите взором все века, нами прожитые, все пространство земли, нами занимаемое, – вы не найдете ни одного воспоминания, которое бы вас остановило, ни одного памятника, который бы высказал вам протекшее живо, сильно, картинно.

Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошедшего и будущего...».

Какая-то странная судьба разобщила нас от всемирной жизни человечества, и, чтоб сравниться с другими народами, нам надо – по Чаадаеву – «переначать для себя снова все воспитание человеческого рода. Для этого перед нами – история народов и плод движения веков...».

Можно себе представить, какое впечатление могла произвести в то время подобная статья: «Телескоп» был закрыт, Надеждин сослан в Вологду, Чаадаев официально объявлен сумасшедшим.

Какое впечатление произвело это письмо Чаадаева на избранные умы молодого поколения, видно из воспоминаний Герцена в «Былом и думах», но таких избранных умов в то время было чрезвычайно немного, и, не говоря уж о провинции, где тогда находился Герцен, но и в столицах, особенно в Москве, письмо просто произвело впечатление скандала и вызвало всеобщий переполох. Даже и среди мыслящих людей большинство чувствовало себя оскорбленным тем тоном глубокого презрения, каким Чаадаев говорил о прошлом русской истории. Когда возбуждение несколько улеглось, начались пылкие споры в московских салонах, где противниками Чаадаева выступили его друзья Киреевский и Хомяков – будущие славянофилы. Через год Чаадаев написал – конечно, не для печати – свою «Апологию сумасшедшего», в которой проводил, в сущности, свои прежние взгляды, утверждая, однако, что никто больше его не любит свою родину, и доказывая, что глас народа далеко не всегда – глас Божий. Противники Чаадаева; Хомяков, Киреевский и др., будучи людьми порядочными, не считали возможным выступить против него в печати в тот момент, когда учение его было столь торжественно заклеймено властями предержащими и когда свободный обмен взглядов в этой области сделался вполне невозможным. Но этим обстоятельством не смутились прежние издатели «Московского вестника» Шевырев и Погодин, которые давно уже деятельно ухаживали за Уваровым и были очень не прочь извлечь для себя те выгоды, которые могли для них проистекать из совпадения их взглядов с правительственной точкой зрения, невзирая на то, что противник их был обречен на вынужденное молчание. Особенно была замечательна в этом отношении статья Шевырева, напечатанная в первой книжке «Москвитянина» Погодина за 1841 г., под заглавием «Взгляд русского на образование Европы». В этой статье резко противопоставляются друг другу мир западный и мир русский, причем впервые обстоятельно и резко изложена теория гниения и разложения западноевропейской культуры и Россия определенно предостерегается от всякого общения с этим больным организмом, который уподобляется человеку, одержимому «злым заразительным недугом, окруженным атмосферою опасного дыхания...». Вполне принимая уваровскую триединую формулу «православие, самодержавие и народность» как здоровую основу русской государственной жизни, автор статьи открыто становится под знамя правительства и заканчивает свою статью следующим возгласом: «Тремя коренными чувствами крепка наша Русь и верно наше будущее. Муж царского совета, которому вверены поколения образующиеся (т. е. Уваров), давно уже выразил их глубокою мыслью, и они положены в основу воспитания народа».

Сам граф Уваров, однако же, не считал отнюдь свою позицию совершенно прочной и превосходно сознавал наличность в русской интеллигенции живых, готовых на борьбу сил, теснить и давить которые он и считал главной своей задачей. В отчете о десятилетнем управлении своим министерством он писал (в 1843 г.): «Направление, данное вашим величеством министерству, и его тройственная формула должны были восстановить некоторым образом против него все, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей: либеральных – ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое желание возвращаться прямым путем к русскому монархическому началу во всем его объеме, мистических – потому что выражение «православие» довольно ясно обнаружило стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам христианского верования и удаления от всех мечтательных призраков, слишком часто помрачавших чистоту священных преданий церкви. Наконец, и слово «народность» возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями». И действительно, в русском обществе к этому времени – к началу 40-х годов – вполне сложилось новое западническое направление, которое вполне враждебно относилось к системе официальной народности, которое отрицало славянофильскую точку зрения, окончательно сложившуюся к этому времени, и которое вскоре сделалось, несмотря на стеснения и преследования, властителем дум молодого поколения. Но это направление, в отличие от Чаадаева, исходившего, как и славянофилы, из теологических оснований, основывалось на полном их отрицании. Чтобы проследить происхождение и судьбу этого направления, так же как и противоположного ему славянофильского направления, нам надо обратиться к истории тех университетских кружков 30-х годов, о которых мы уже упоминали и в которых заключалась тогда, по верному выражению Герцена, «Россия будущего».

Кружки Станкевича и Герцена

В начале 30-х годов в Московском университете мыслящее и стремящееся к умственному и нравственному развитию студенчество группировалось около двух центральных кружков – Станкевича и Герцена. Кружок Станкевича состоял из лиц, интересовавшихся главным образом вопросами этики и философии, и развивался под влиянием шеллингианских идей, проповедовавшихся профессорами Павловым, у которого Станкевич и жил, и Надеждиным. К кружку Станкевича принадлежали тогда, между прочим, Белинский – с одной стороны, Константин Аксаков – с другой. Впоследствии к ним примкнули: Бакунин, Боткин, Катков, Грановский (за границей), отчасти (через Аксакова) Юрий Самарин – все звезды первой величины в последующей истории русской интеллигенции.

Кружок Герцена состоял из лиц, стремившихся главным образом к разрешению политических и социальных проблем. К ним принадлежали Огарев, Сатин, Кетчер, Пассек и др. Самым блестящим лицом этого кружка был, конечно, сам Герцен, дружный и вполне единомышленный с детских лет с Огаревым. Этот кружок считал себя прямым наследником декабристов и через них идей французской философии и французской революции XVIII в. Из современных умственных европейских течений они увлекались в особенности социалистическими идеями Сен-Симона и его последователей.

Кружок Герцена рано распался или, точнее говоря, был раскассирован правительством. Члены его тотчас же по окончании курса в университете, после одной пирушки, на которой пелись революционные песни, были арестованы, просидели по нескольку месяцев под арестом и затем были разосланы в разные глухие губернии в ссылку. Сам Герцен время с 1833 по 1839 г. провел сперва в Перми и Вятке, потом во Владимире. Когда он вернулся в Москву, он застал в полном расцвете господство гегельянской философии в верхних слоях московской интеллигенции, и ему самому ничего не оставалось, как приняться за ее изучение и примкнуть к лицам, воспитавшимся в кружке Станкевича, который сам в это время умирал за границей двадцати семи лет от роду.

Критический монистический идеализм в новейшей западной философии идет от Канта и через Фихте переходит к Шеллингу; в России же ознакомление с германским идеализмом началось, как мы видели, с Шеллинга; знакомство с Кантом было распространено в начале XIX в. довольно мало. Но, принявшись вплотную за изучение германской философии, члены кружка Станкевича перешли и к Канту, увидев, что с ней необходимо более основательное знакомство как с первоисточником новейшей философской мысли.

В это время как раз к ним присоединился Бакунин, который получил свое образование дома, а потом в артиллерийском училище, но имел от природы необыкновенные способности к диалектическому мышлению и к философии вообще и еще в то время, когда был в корпусе, получил к ней интерес благодаря чтению статей Веневитинова и знакомству с курсом истории и теории словесности Лагарпа, в последних томах которого изложены системы Локка и Кондильяка. Когда Бакунин познакомился со Станкевичем, оба они заинтересовались Фихте и Кантом и принялись за изучение «Критики чистого разума». Но Кант их не особенно увлекал, и они гораздо с большим увлечением остановились на Фихте. Дело в том, что у Фихте кроме его знаменитой теории познания, составлявшей основу его философской системы, была другая сторона, более их привлекавшая. Фихте являлся одним из вождей германского возрождения; его участие в этом движении выражалось в том, что он популяризировал выводы идеалистической философии и, опираясь на идеи философии, подходил с ними к разрешению тогдашних германских мировых этических и политических вопросов.

Бакунин в особенности заинтересовался его нравственно-философскими сочинениями («О назначении человека», «О назначении ученых» и в особенности «Anweisung zum seligen Leben») и начал переводить эти сочинения Фихте на русский язык.

Виссарион Белинский

Увлечение Бакунина Фихте передалось и Белинскому, который начал свое знакомство с германской философией вместе со Станкевичем с Шеллинга.

Надо сказать, что Белинский не владел немецким языком и получил знакомство с германскими философами в словесной передаче своих друзей. В 1836 г. он перешел с Бакуниным от Шеллинга к Фихте. И статьи Белинского в «Телескопе», напечатанные в нем в 1836 г., носят отпечаток этого увлечения возвышенным идеализмом Фихте, ставившим себе главным образом нравственные задачи. Но от Фихте Бакунин и другие товарищи Белинского очень скоро перешли к Гегелю, и конец 30-х годов как раз является началом проникновения в Россию гегельянства.

Начала гегельянской философии опять-таки были сообщены Белинскому его друзьями (Бакуниным и Катковым) в виде кратких выводов, и то обстоятельство, что Белинский лично не мог с нею знакомиться, сообщало его сведениям отрывочный и поверхностный характер. Сам Белинский, по отзывам всех, знавших его, был человеком в высшей степени одаренным тонкой философской организацией, но, к сожалению, не владея языками, мог усваивать отвлеченные положения германской философии только поверхностно. Это повело к превратному пониманию Гегеля. Бакунин тоже проштудировал Гегеля на первый раз довольно поверхностно, хотя и владел немецким языком совершенно свободно.

Очень важное для дальнейшего развития миросозерцания Белинского обстоятельство заключалось в неверно понятом положении гегелевой логики: «Все действительное – разумно».

В сущности говоря, Бакунин впервые заимствовал это положение из «Философии права» Гегеля, растолковав его по-своему; в логике же Гегеля эта фраза имела лишь то значение, что все, что существует в действительности, отражается в человеческом разуме и для нас существует в том виде, в каком мы все это воспринимаем через свой разум.

Портрет Виссариона Белинского. Художник К. Горбунов, 1843

Между тем Белинский и Бакунин сделали отсюда тот вывод, что раз все действительное разумно, – значит, все существующее знает разумную цель.

Поэтому они – как и в Германии некоторые гегельянцы – стали рассматривать всю современную действительность с консервативной точки зрения, стали стремиться к оправданию всего существующего. И Белинский, как человек особенно склонный к крайним выводам и к быстрому их доведению до логического конца, прямо выступил с апологией существовавшего тогда в России социального и политического строя. Поэтому в его статьях конца 30-х годов (1838–1840) можно видеть изображение русской действительности, довольно близкое к тому изображению, какое мы находим у тогдашних официальных защитников правительства в их органе «Москвитянин», с которым впоследствии Белинский так горячо полемизировал.

Конечно, для Белинского такое увлечение не могло продолжаться долго, потому что он был человеком живым, чутким и благородным; он скоро заметил, в какой компании оказался он и его друзья и в какой тупик завело его упрощенное понимание гегелевской философии. Тем страстнее и резче отказался он от этого своего увлечения. Но, разочаровавшись в тех данных, которые он получил из гегелевской философии благодаря неправильному ее толкованию, он, вместо того чтобы лучше ее продумать, с азартом от нее отказался и ударился в другую крайность, именно: решил, что немецкая идеалистическая философия может только завести человека в тупик и что поэтому гораздо лучше обратиться к тем положительным социальным учениям, которые давала французская политическая литература того времени.

Этому как раз соответствовало его сближение с возвратившимся из ссылки Герценом. Это сближение сильно отразилось на направлении всей дальнейшей литературной деятельности Белинского, который как раз в это время перенес свою деятельность из Москвы в Петербург и основался в «Отечественных записках» Краевского.

Вскоре он узнал к тому же, что и друг его, М. А. Бакунин, уехавший в 1840 г. за границу и перед отъездом с ним поссорившийся, в Берлине при более глубоком изучении гегелевской философии не только освободился от искаженного ее понимания, но и отказался от правого консервативного крыла ее последователей и, примкнув к левому крылу гегельянцев, сделался одним из ярких представителей монистического материализма.

Дальнейшая литературная деятельность Белинского получила огромное значение в истории русской интеллигенции: журналы Белинского «Отечественные записки», а потом «Современник» сделались наиболее читаемыми журналами, и Белинский явился в 40-х годах настоящим властителем дум молодого поколения.

В этой его деятельности получили преобладание уже не идеи германской философии, а идеи тех социальных и политических доктрин, которые он при содействии Герцена и самостоятельно усвоил себе в то время из французской литературы.

Я не буду останавливаться подробно на деятельности Белинского, так как большинству из вас, я думаю, она хорошо известна, но укажу только, что миросозерцание Белинского в то время сделалось еще более ярко враждебным тогдашней системе официальной народности, которая выражалась «Москвитянином», издававшимся Погодиным при участии Шевырева в Москве.

Однако Белинскому пришлось иметь дело не только с погодинским «Москвитянином»; в середине 40-х годов выступили с определенной формулировкой своих взглядов и московские славянофилы, в числе которых были представители двух разных поколений: с одной стороны, примыкавшие к кружку «любомудров» 20-х годов братья Киреевские, Хомяков и Кошелев, с другой стороны – прежние товарищи самого Белинского, люди, входившие в кружок Станкевича или к нему примыкавшие, как Константин Аксаков и Юрий Самарин. Это все были люди чистые и вполне порядочные, выработавшие свою цельную и стройную систему, свою оригинальную историософию, которая, так же как чаадаевская, опиралась на теологические основы и, так же как чаадаевская, выдвигала на первый план и подчеркивала противоречия и несогласие в развитии двух разных миров современного человечества: западного – германо-романского и восточного – византийско-славянского, или греко-российского. Но, в прямую противоположность Чаадаеву, они крайне идеализировали весь ход развития русского славянского мира и относились совершенно отрицательно ко всей западноевропейской культуре.

По их представлению, православная вера и русский народ сохранили во всей чистоте начало древнего духовного христианства, а на Западе оно исказилось умствованиями католицизма, авторитетом пап и преобладанием материальной культуры над духовной. Последовательное развитие этих начал привело, по их мнению, логически сперва к протестантизму, а затем и к новейшему материализму и отрицанию откровения и истин христианской веры.

Идеализируя ход развития Русского государства и общества, славянофилы утверждали, что у нас и государство, и общество развивались будто бы на началах свободы, на господстве демократических общинных начал, тогда как на Западе государство и сложившиеся там формы общества развились на началах насилия, порабощения одних народов и классов другими, откуда возникло феодальное, аристократическое начало личного феодального землевладения и обезземеления масс.

В учении славянофилов были, конечно, точки соприкосновения с учениями школы официальной народности, но были и коренные различия, приводившие их к требованию полной свободы слова и вероисповедания и полной независимости от государства личного, общинного и церковного быта, что и было сформулировано впоследствии Константином Аксаковым в его записке императору Александру II, где он провозгласил известную славянофильскую политическую формулу: «Сила власти – царю, сила мнения – народу».

Несмотря на все это, Белинский столь же резко и страстно обрушивался на славянофилов, как и на представителей официальной народности; особенно после попытки первых (неудачной и кратковременной) взять под свою редакцию погодинский «Москвитянин» в 1845 г.

Относясь к славянофилам с полной нетерпимостью, Белинский порицал своих единомышленников – московских западников Грановского и Герцена – за их мягкое отношение к славянофилам и в особенности за согласие их давать свои статьи в славянофильские сборники. Сам Белинский решительно отрицал возможность такого соучастия и про себя говорил: «Я жид по натуре и с филистимлянином за одним столом есть не могу».

Цензурные условия в то время были таковы, что свои идеи западникам приходилось проводить между строк, а славянофилы, которые к этому не были склонны, так и не могли образовать своего сколько-нибудь постоянного органа в 40-х годах, так что дебаты, которые они вели, в значительной мере происходили или в частных домах, или в сборниках, которые выходили спорадически; так, «Московский сборник» славянофилов вышел в 1846 и 1847 гг. и повторился в 1852 г., но к этому времени положение печати сделалось таково, что всякое дальнейшее обсуждение политических и социальных вопросов сделалось невозможным. В этом отношении решительную роль сыграла революция 1848 г.

Раскольники и сектанты при Николае I

С воцарением императора Николая коренным образом изменилось отношение правительства к раскольникам и в особенности к сектантам. Положение некоторых сект значительно изменилось в неблагоприятную сторону уже в последние годы царствования Александра под влиянием тех обскурантских и изуверских течений в сфере духовного ведомства, выразителями которых явились в это время юрьевский архимандрит Фотий и находившийся под его влиянием петербургский митрополит Серафим.

Хотя положение самого Фотия с восшествием на престол Николая изменилось в неблагоприятную для него сторону и хотя молодой император не обнаруживал никакой симпатии к православному изуверству и обскурантизму, однако же он отнесся с самого же начала совершенно отрицательно и к расколу, который, с одной стороны, являлся в его глазах нарушением установленного порядка в церкви, а с другой – неизбежно должен был вызвать против себя репрессивные меры правительства своим противоправительственным характером. Именно с этой последней точки зрения правительство императора Николая и оценивало степень зловредности и опасности отдельных раскольничьих толков и сект. С первых же лет царствования Николая круто изменилось к худшему положение тех духовных христиан, духоборцев и молокан, которые были поселены в значительном числе при императоре Александре на «молочных водах» в Таврической губернии и которые, несомненно, пользовались защитой и покровительством Александра и против сурового действовавшего закона, и против нетерпимости окружающего православного населения, проявлявшейся во многих местах. При Николае духоборцы и молокане (как субботники, так и воскресники) сразу были отнесены к числу вреднейших сект вследствие их антигосударственных тенденций. Замечательно, что при первых же попытках классификации различных толков и сект (с 1837 г.) духоборцы и молокане наравне с хлыстами и скопцами были отнесены к числу вреднейших сект и значились даже в этом разряде на первом месте – впереди хлыстов и скопцов. Это и понятно, потому что, с одной стороны, хлысты и скопцы заслоняли себя от преследований церкви наружным выполнением всех православных обрядов, с другой стороны, они не только молились за царя, но и легко устанавливали дружественные отношения с агентами царской власти, обладая значительными материальными средствами и пользуясь чрезвычайной подкупностью полиции и представителей духовной власти. Наоборот, духоборцы и молокане, не шедшие часто ни на какие компромиссы, отличавшиеся чистотой и безупречностью нравственной жизни, принадлежавшие главным образом к крестьянству и представлявшие в своих поселениях как бы своего рода государство в государстве, вызвали в конце концов против себя ожесточенные преследования и гонения правительства, причем немалую роль сыграли и агенты учрежденного в 1826 г. III отделения собственной его величества канцелярий. Уже в 1826 г. император Николай высказал весьма определенный взгляд, что сектантов (по крайней мере, наиболее упорных и активных из них) следует вместо мирного поселения на «молочных водах» отдавать в солдаты на Кавказ, а неспособных к военной службе – ссылать в Сибирь на поселение. В первый колебательный период царствования правительство не решалось, однако, резко изменить положение дел, сложившееся при Александре, какою-либо общею мерою; но во втором периоде – к началу 40-х годов – пускаются в ход уже и общие меры: в 1839, 1840, 1841 гг. происходит полное уничтожение поселений духоборцев и молокан на «молочных водах», и они массами высылаются в Закавказье, а наиболее активные из них ссылаются в Сибирь и отдаются в солдаты. 21 мая 1841 г. издан был высочайший указ, в котором император Николай торжественно объявил, что он признает одною из величайших обязанностей своих, наложенных на него Провидением, охрану «ненарушимости прародительские православные веры» в своих верноподданных и потому возвещал целый ряд репрессивных мер против лиц, отпавших от православия, причем, между прочим, впервые упоминалось о том, что малолетние дети лиц, сосланных за религиозные преступления, будут устраиваться по особым устремлениям верховной власти.

Правительство убедилось к этому времени, что все частные репрессивные меры, принимавшиеся в изобилии против раскольников и сектантов, в конце концов не достигали цели и что, несмотря на многочисленные наружные присоединения к единоверию и даже прямо к православию многих раскольников, общее число раскольников и сектантов отнюдь не уменьшается и даже, наоборот, во многих местах растет, причем появляются все новые и новые секты. Поэтому решено было предпринять систематическое изучение раскола и сектантства на местах с целью установления затем наиболее рациональных и радикальных мер борьбы с ним. Изучение это, хотя и было облачено в самые конспиративные формы, поставлено было, однако же, довольно широко и основательно, причем в числе довольно многочисленного персонала образованных министерских чиновников, употребленных в дело, были такие лица, как Ю. Ф. Самарин (в Риге), И. С. Аксаков (в Ярославской губернии и на юге) и др., а в центре всего дела в Петербурге поставлен был отставной проф. Н.И. Надеждин, бывший до 1836 г. редактором «Телескопа» и после того перенесший ссылку в Вологду, а затем поступивший на службу в Министерство внутренних дел (при министре Л.А. Перовском). Материалы, собранные этими исследователями на местах, имеют, несомненно, большую ценность – по крайней мере, некоторые из них, – но, к сожалению, они мало подверглись обработке и еще меньше – опубликованию . По классификации, принятой правительством с 1842 г., раскольники и сектанты делились на вреднейших, вредных и менее вредных. Менее вредными считались поповцы, или приемлющие священство, – их число, по официальным ведомостям, было более значительно ввиду того, что они менее скрывались; вредными считались те беспоповцы (т. е. не приемлющие священства), которые признавали брак и молились за царя. По отношению к обеим этим группам правительство считало своею задачей не уничтожение их, а только борьбу с их распространением. Вреднейшими считались те беспоповцы, которые отрицали брак и отказывались молиться за царя и число которых, несомненно, в десятки и сотни раз превышало данные, представляемые в ведомостях, а затем все сектанты, начиная с молокан, духоборцев, иконоборцев, субботников, жидовствующих и т. п. и кончая хлыстами разных категорий и скопцами. Число сектантов, отмечавшееся в ведомостях по отдельным губерниям единицами, десятками, редко сотнями и еще реже немногими тысячами, на самом деле считалось в некоторых губерниях, как я уже сказал, десятками и даже сотнями тысяч. В общем, вероятно, их было в России и в 40-х годах не менее миллиона душ. В сущности, хотя правительство в отношении этих «вреднейших», по его терминологии, сект ставило своей задачей полное их уничтожение, на самом деле преследования не вели к цели и число сектантов нимало не уменьшалось, а настроение их по отношению к правительству и агентам власти становилось все более и более враждебным. И это относится также и к раскольникам даже и тех толков, которые считались наименее вредными, и прежде всего к поповцам. При Екатерине поповцы получили возможность открыто устраивать и содержать собственные монастыри и скиты, в особенности в указанной самим правительством местности – по р. Иргизу в Саратовской губернии. Главным недостатком в своем быту они считали отсутствие у них собственных епископов, благодаря чему им приходилось пользоваться лишь услугами беглых попов и даже расстриг, т. е. лишенных сана православных священников, если эти последние соглашались принять старообрядчество. Правительство со времен митрополита Платона, пытавшегося добиться воссоединения раскольников при помощи единоверческих церквей, стремилось именно этим путем привлечь в лоно православной церкви старообрядцев-поповцев; но, не желая их раздражать и насиловать, оно смотрело сквозь пальцы и на беглых попов, которые в начале XIX в. чрезвычайно размножились. Николай Павлович не счел, однако же, возможным мириться со столь явным нарушением установленного порядка и стал энергически преследовать беглых попов. Тогда среди раскольников усилилось стремление добиться установления правильного рукоположения старообрядческих священников, для чего им необходимо было добыть себе настоящих старообрядческих архиереев. Сохранилось предание, что подобный совет (или намек) они получили от самого шефа жандармов Бенкендорфа; но когда им удалось наконец всякими правдами и неправдами добыть себе в Константинополе заштатного митрополита Амвросия и водворить его на кафедру с разрешения австрийского правительства в Белой Кринице, в Буковине (1847 г.), то русское правительство уже через год потребовало от австрийского (которое в то время выслушивало все требования императора Николая с особой почтительностью), чтобы Амвросий был немедленно устранен и выслан, причем оно добилось без труда и от константинопольского патриарха извержения Амвросия (ранее уже бывшего под судом) из сана. Однако Амвросий до своего удаления из Буковины успел посвятить нескольких епископов, которые могли теперь рукополагать священников для старообрядцев, не жалевших денег на содержание этой новой иерархии. Русское правительство ловило и заключало в монастырские тюрьмы и этих новых иерархов, и поставленных ими священников наравне с беглыми попами; но от этого только усиливалось в старообрядцах враждебное отношение к власти, и параллельно с фиктивными присоединениями наиболее слабых из них к единоверию и даже к православию наиболее упорные элементы присоединялись, наоборот, к более вредным, с точки зрения правительства, беспоповщинским толкам и сектам. Гонение на раскольников вызвало даже возникновение новых непримиримых сект, например, секты «странников», которая возводила в принцип и догмат отказ от паспортов и всякого повиновения начальству, на которое она смотрела как на антихристовых слуг. Таким образом, к концу царствования Николая, вследствие той упорной борьбы, которую правительство вело с раскольниками и сектантами, не только число тех и других отнюдь не уменьшилось, но и враждебное отношение их к органам власти и ко всякой государственности, несомненно, резко обострилось.

Число судебных дел и суровых судебных приговоров против раскольников всякого рода росло из года в год; по официальным данным, число ежегодно постановляемых судебных приговоров против раскольников в 1847–1852 гг. было уже свыше 500 в год, а число лиц, состоявших под судом за принадлежность к расколу, в это пятилетие достигло 26456.

Таким образом, пропасть между правительственной и народной идеологией росла и расширялась в течение этого царствования, пожалуй, еще в больших размерах, нежели пропасть между правительством и интеллигенцией того времени.

Следы их имеются в VIII томе «Истории Министерства внутренних дел» Н. Варадинова (СПб., 1863) и в известном исследовании Н. И. Надеждина о скопцах, представляющем большую библиографическую редкость. Срав. также «И. С. Аксаков в его письмах», т. П. М., 1888 (письма 1848–1851 гг.).

Лидером консервативного направления общественной жизни был С.С. Уваров, министр образования, президент Академии наук, автор Теории официальной народности – основы идеологии консерваторов. Среди теоретиков этого направления выделялись историки Н.М. Карамзин и М.П. Погодин, драматург Н.В. Кукольник, литераторы Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч, М.Н. Загоскин.

После разгрома декабристов Россия переживает период политической реакции. В конце 1820-начале 1830-х гг. революционное направление существует лишь в нескольких студенческих кружках. Среди них выделяются кружки братьев Критских (1827 г.) и Сунгурова (1831 г.), которые пытались продолжить дело декабристов и были беспощадно разгромлены правительством.

Последовательно преследовала власть и те организации, которые восприняли новые идеи утопического социализма: кружок Герцена в Москве (1833-1834) и общество Петрашевского в Петербурге (1845-1849, в работе кружка участвовал Ф.М. Достоевский). Более спокойным было существование далекого от политики умеренно либерального кружка Станкевича(1833-1839 г.), члены которого увлекались немецкой идеалистической философией.

К концу 1830-х гг. в либеральной мысли России четко выделяются два направления – западничество и славянофильство , – которые предлагают свои концепции исторического развития России и программы ее переустройства.

3ападники (В.П. Боткин, Е.Ф. Корт, К.Д. Кавелин, В.П. Боткин, И.С. Тургенев, историки С.М. Соловьев и Т.Н. Грановский) считали, что Россия является обычным европейским государством, отклонившимся от «правильного» пути развития после начала монгольского ига и вернувшимся на него, в результате реформ Петра Великого. Движению в западном направлении сильно мешают сохранение крепостничества и деспотизма. Власть и общество должны подготовить и провести хорошо продуманные, последовательные реформы (отмену крепостного права и ограничение абсолютизма), с помощью которых будет ликвидирован разрыв между Россией и Западной Европой.

С точки зрения славянофилов (А.С. Хомякова, братьев И.В. и П.В. Киреевских, К.С. и И.С. Аксаковых, А.И. Кошелева), Россия развивается по своему, самобытному, пути. Основными его признаками они называли крестьянскую общину, православие, коллективизм, ограниченный абсолютизм, демократические традиции (в форме Земских соборов). В результате реформ Петра это гармоничное устройство Руси было разрушено. Именно Петр ввел крепостное право, мешающее существованию общины, деспотизм власти и европейские нравы. Необходимо вернуть Россию на «правильный» путь развития, отменив крепостное право, ограничив абсолютизм и вернувшись к исконному укладу жизни. Этой цели славянофилы надеялись достичь с помощью реформ, которые должен провести созванный императором Земский собор. Особую, очень умеренную позицию, заняли «московские славянофилы» (Ю.М. Самарин). Они выступали против радикальных преобразований и серьезного ограничения самодержавия. Их девиз: «Сила власти – царю. Сила мнения – народу».

Таким образом, оба течения либерализма в России, совершенно по разному трактуя особенности ее исторического пути, выступали с одинаковыми лозунгами, призывая к отмене крепостного права и ограничению абсолютизма.

Представители радикального направления , А.И. Герцен, Н.П. Огарев и В.Г. Белинский в конце 1830 – начале 1840-х гг., разделяли основные идеи западников. Однако позднее радикалы подвергли самой резкой критике капиталистический строй. По их мнению, в России должно быть построено общество нового типа – общинный (русский) социализм (автор его теории – А.И. Герцен). Основной ячейкой нового общества должна стать крестьянская община, всеобщее равенство членов которой радикалы считали главным признаком социализма. В конце 1840-х гг. Герцен и Огарев эмигрировали в Англию. Там с 1857 по 1867 гг. они издают первую русскую революционную газету – «Колокол».

Особое место в общественном движении занимает П.Я. Чаадаев, участник войны 1812 г. и Северного общества декабристов. В своих «Философических письмах» (1829-1831 гг.) он говорил об отлученности России от всемирной истории, об обусловленном особенностями православия духовном застое, препятствующем историческому развитию страны. За публикацию «Писем» в журнале «Телескоп» (1836 г.) Чаадаев был объявлен сумасшедшим. В 1837 г. он пишет «Апологию сумасшедшего», в которой он выражает надежду на включение России в западную христианскую цивилизацию.

• 30--50-х гг. XIX в. Россия переживала период великого исторического поворота от уходящего аграрного общества к обществу индустриальному. Поэтому главным вопросом общественной жизни стал вопрос о направлении дальнейшего развития страны. Каждый понимал его по- своему. Общественное движение в те годы имело несколько характерных особенностей:
  • -- оно развивалось в условиях ужесточения политического режима после восстания декабристов;
  • -- произошел окончательный разрыв между революционным направлением и правительственным реформаторством;
  • -- впервые консервативное направление получило собственную идеологию;
  • -- оформились либеральное и социалистическое течения общественной мысли;
  • -- участники общественного движения не имели возможности реализовать свои идеи на практике, они могли лишь готовить сознание современников к будущим переменам.

Консервативное движение .

Разработка идеологии российского консерватизма является заслугой президента Российской Академии наук графа С. С. Уварова, ставшего впоследствии министром народного просвещения. Он считал исконными основами русской жизни православие, самодержавие и народность. Эти черты, по его мнению, коренным образом отличали Россию от Запада. Самодержавие он мыслил как единство царя и народа и считал его основой жизни русского общества. Под православием Уваров понимал традиционную ориентацию русского человека не на личный, а на общественный интерес, стремление к общему благу и справедливости. Народность выражала единство объединенного вокруг царя народа без его разделения на дворян, крестьян, мещан и т. д. Между народом и монархом, считал Уваров, всегда существовало неразрывное духовное единство, которое было и будет гарантом успешного развития России.

Крупнейшими теоретиками консервативного направления были также историки Н. Г. Устрялов и М. П. Погодин, драматург и поэт Н. В. Кукольник, писатели Ф. В. Булгарин, Н. И. Греч, М. Н. Загоскин. Они доказывали исключительность исторического пути России и считали его единственно правильным.

Либеральное движение. Западники и славянофилы.

Российский либерализм был представлен в те годы западниками и славянофилами. Складывание идеологии западничества и славянофильства относится к концу 30-х -- началу 40-х гг.

Представителями западничества были историки Т. Н. Грановский и Соловьев, юрист К. Д. Кавелин, литераторы П. В. Анненков, В. П. Боткин, И. С. Тургенев. Западники считали, что мировая цивилизация едина и вычленение из нее какой-либо страны ведет не к благу, а к загниванию. Они полагали, что Россия стала цивилизованным государством лишь благодаря преобразованиям Петра Великого, который впервые попытался привить своему народу черты европейской образованности. Задача России, по их мнению, состояла в том, чтобы примкнуть к Западу и образовать вместе с ним «единую общечеловеческую культурную семью».

Славянофилы, напротив, отстаивали идею самобытности каждого народа, в том числе и русского. Говоря о России, они подчеркивали особенности ее государственного и общественного быта, православной веры. С этой точки зрения славянофилы отрицательно оценивали деятельность Петра I, считая, что его реформы повели Россию по пути ненужных заимствований у Запада. Это, по их мнению, стало причиной общественных неурядиц. Главной задачей, стоявшей перед страной в середине XIX в., славянофилы считали возвращение ее «в старое, самобытное состояние». Даже иностранные слова, вошедшие в русскую речь, они предлагали исключить из употребления. Теоретиками славянофильства были публицисты А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, братья К. С. и И. С. Аксаковы, Ю. Ф. Самарин, А. И. Кошелев.

Несмотря на многие важные различия западничества и славянофильства, у этих течений общественной мысли были и общие черты:

• -- отрицательное отношение к крепостному праву, всесилию чиновничества, подавлению прав и свобод личности;
• -- убежденность в необходимости коренных преобразований;
• -- надежда на то, что инициатором реформ выступит верховная власть, опирающаяся на поддержку передовой общественности;
• -- расчет на то, что реформы будут носить постепенный и осторожный характер;
• -- уверенность в возможности мирного осуществления реформ;
• -- вера в Россию, в возможности ее стремительного и уверенного движения к процветанию.

Революционное движение в России возникло в 40--50-е гг. XIX в. Оно зародилось не только в центре России, но и в ряде национальных районов. Здесь идеи революционного протеста соединились с требованиями национального освобождения. Одной из наиболее известных революционных организаций стало Ки- рилло-Мефодиевское общество на Украине (1846--1847). Его основателем был известный историк Н. И. Костомаров. Позже одним из руководителей организации стал выдающийся украинский поэт Т. Г. Шевченко. Общество выступало за отмену крепостного права и сословных привилегий. Главной своей целью участники общества считали создание федерации (равноправного объединения) славянских республик русских, украинцев, белорусов, поляков, чехов, сербов, хорватов, болгар. По вопросу о методах борьбы за осуществление своих идеалов члены общества разделились на два лагеря -- сторонников умеренных мер (их возглавлял Костомаров) и приверженцев решительных действий (во главе с Шевченко).

Шло оформление и идеологии русского революционного движения. Оно было связано в первую очередь с деятельностью А. И. Герцена и Н. П. Огарева.