Олейников, николай макарович. Послание, одобряющее стрижку волос
Личное дело
Николай Макарович Олейников (1898—1937) родился в станице Каменская (сейчас город Каменск-Шахтинский Ростовской области) в семье зажиточного казака. Окончил 4 класса Донецкого окружного мужского училища. После нескольких лет дальнейшей учебы в реальном училище поступил в 1916 году в Каменскую учительскую семинарию, где серьезно занимался изучением литературы и математики.
В марте 1918 года пошел добровольцем в Красную армию, участвовал в Гражданской войне. В 1920 году вступил в РКП(б). В том же году вернулся в родную станицу и по назначению Каменского райкома партии стал членом редколлегии газеты «Красный казак».
Одновременно Олейников становится слушателем трехлетних учительских курсов, а в 1921 году едет в Ростов и поступает в педагогический техникум. Однако студенческая жизнь продлилась недолго - вскоре он был приглашен в город Бахмут Донецкой области Украины (в 1924-2016 годах - Артемовск) на должность ответственного секретаря газеты «Всероссийская кочегарка».
Вместе с приехавшими из Петрограда писателями Михаилом Слонимским и Евгением Шварцем с сентября 1923 года издавал литературно-художественное приложение к «Кочегарке» — журнал «Забой». Первые литературные опыты Шварца были опубликованы именно в «Забое» и «Кочегарке» Олейникова. Тогда же и началась их дружба, продлившаяся почти всю жизнь.
В 1925 году, уже будучи опытным редактором, Олейников получает от ЦК ВКП(б) вызов в Ленинград и назначение в газету «Ленинградская правда». Вскоре начинается его сотрудничество с редакцией детского журнала «Новый Робинзон», которая впоследствии переросла в знаменитый детский отдел Госиздата, под руководством корифея детской литературы Самуила Маршака. «Детский отдел помещался на пятом этаже Госиздата, занимавшего дом бывшей компании Зингер, Невский, 28; и весь этот пятый этаж ежедневно в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители Детского отдела до того ослабели от смеха, что, кончив свои дела, выходили на лестничную площадку, держась руками за стены, как пьяные», - писал о детстве советской детской литературы Николай Чуковский.
В сотрудничестве с Маршаком Олейников вырабатывает свою самостоятельную позицию в детской литературе. Им был создан новый, до него не существовавший жанр прозы, который можно назвать публицистикой для детей. Он придумывал задачи, загадки и фокусы, позволявшие приобщиться к началам логики, математики и физики. Организовал клуб любознательных, который сокращенно назывался КУР - кружок умных ребят.
В 1926—1928 годах Олейников, сотрудничая с ленинградскими и московскими журналами, параллельно занимается организацией детского радиовещания. Он готовит первые детские радиопередачи, привлекает к новому делу многих талантливых литераторов и актеров, экспериментирует в области звукозаписи, в том числе впервые вводит на радио чередование голосов при чтении рассказов и стихов.
В 1928 году Олейников организует издание в Ленинграде детского журнала «Еж» («Ежемесячный журнал») и становится его редактором. «Лучший в мире журнал для детей», как утверждала реклама, действительно вошел в историю. В непринужденной и творческой атмосфере «Ежа» собрался коллектив авторов, составивших впоследствии славу отечественной литературы. Среди них - именитые мэтры К.И. Чуковский и С.Я. Маршак. С журналом сотрудничали Борис Житков, Виталий Бианки, Михаил Пришвин, Евгений Шварц, Ираклий Андроников и многие другие будущие мастера. В «Еже» приобщались к детской литературе и молодые поэты, входившие в художественную группу «ОБЕРИУ» (объединение реального искусства) - Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский. К обэриутам примкнул и сам Олейников.
Свои произведения в журнале «ЁЖ» он чаще всего публиковал под псевдонимом «Макар Свирепый», создав образ отважного всадника, неутомимого изобретателя и любознательного путешественника, рассказы о невероятных приключениях которого печатались из номера в номер. Художник Борис Антоновский «изображал его на множестве маленьких квадратных картинок неотличимо похожим на Олейникова - кудри, чуб, несколько сложно построенный нос, хитрые глаза, казацкая лихость в лице. Подписи под этими картинками писал Олейников; они всегда были блестяще забавны и складывались в маленькие повести, очень популярные среди ленинградских детей того времени». Истории про Макара Свирепого называют «первым советским комиксом».
С 1930 года по инициативе Николая Олейникова начинает выходить еще одно периодическое издание для детей - «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал»). Если «Еж» был ориентирован на аудиторию пионерского возраста, то «Чиж» предназначался совсем маленьким читателям. Но традиция старшего издания сохранялась: здесь царили неистощимая выдумка, юмор, умение просто рассказать о сложнейших вопросах, воплощалось в жизнь педагогическое кредо редактора - воспитание без наставления.
В обоих журналах часто печатались рассказы Николая Олейникова. Одна за другой выходили и при жизни автора неоднократно переиздавались книги, написанные им для детей. Головоломные задачи предлагали ребятам веселые книжки «Кто хитрее» (1927) и «Хитрые мастеровые» (1929). Вводили в мир природы, приобщали к познанию законов ее развития «Живые загадки» (1928). Иронические «Блошиный учитель» (1930) и «Учитель географии» (1932) позволяли увидеть в необычном ракурсе знакомые вещи и события окружающей жизни.
В декабре 1931-го было арестовано несколько поэтов, которые одновременно были обэриутами и сотрудничали у Маршака и Олейникова в журналах «Чиж» и «Ёж» - Введенского, Хармса и Бахтерева арестовали по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей» и сослали. Этот год стал последним годом существования ОБЭРИУ - после этого обэриуты «уже не очень высовывались» и официально уже не выступали.
С начала 1937 года Олейников возглавлял издание детского журнала «Сверчок».
В ночь на 3 июля 1937 года в своей ленинградской квартире Олейников был арестован сотрудниками НКВД. 19 ноября 1937 года он был приговорён к расстрелу как «участник контрреволюционной троцкистской организации» .
Николай Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 года в Ленинграде. Захоронен на Левашовской пустоши.
Чем знаменит
Николай Олейников
Николай Олейников - один из самых оригинальных и ярких представителей русского поэтического авангарда 1920-1930-х годов, с именем которого связано целое художественное направление так называемого «абсурдизма» (Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий и др.). Помимо значительного вклада, который он внес в становление и развитие детской литературы 20-30-х годов XX века, он был еще и оригинальным и своеобразным представителем взрослой литературы и поэзии - поэзии иронической, сатирические корни которой уходят к псевдоинтеллектуальным сентенциям .
«Олейников сформировался в двадцатые годы, когда существовал (наряду с другими) тип застенчивого человека, боявшегося возвышенной фразеологии, и официальной, и пережиточно-интеллигентской. Олейников был выразителем этого сознания. Люди этого склада чувствовали неадекватность больших ценностей и больших слов, не оплаченных по строгому социальному и нравственному счету. Они пользовались шуткой, иронией как защитным покровом мысли и чувства. И только из толщи шуток высвобождалось и пробивалось наружу то подлинное, что они хотели сказать о жизни. На высокое в его прямом, не контролируемом смехом выражении был наложен запрет», - писала о поэтике Олейникова - одна из тех, кто находился рядом с обэриутами, много разговаривала с ними.
Ставший жертвой сталинских репрессий поэт на многие годы был вычеркнут из советской литературы. Его произведения не издавались, большая их часть оставалась в рукописях и списках, сохраненных семьей и друзьями поэта.
О чем надо знать
Биографии поэта утверждают, что еще юношей он ушел в Красную Армию, а в дни наступления белых, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника, после чего Олейникова избили до полусмерти и бросили в сарай, чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он сумел сбежать и пробрался в другую станицу, к деду, который и спрятал его.
В 2015 году филолог Олег Лекманов заявил , что в его распоряжении оказался документ, согласно которому Олейников «во время гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца». Об этом поэт сообщил членам комиссии по проверке состава ячейки РКП(б), что и было зафиксировано в протоколе.
«Но почему же мы должны поверить в подлинность именно этого факта, который (с очевидной выгодой для себя тогдашнего) Олейников сообщил членам комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки №9?, - писал впоследствии сам Лекманов. - Ведь члены комиссии были абсолютно лишены, если не возможности, то уж точно - желания выяснять подлинные обстоятельства смерти Олейникова-отца: ее заседание состоялось в Ростове-на-Дону, а не в станице Каменская. Так что Олейников-сын вполне мог позволить себе эпатажный и цинический жест из тех, к которым он был в высшей степени склонен. В 1935 году, представ перед ленинградской Комиссией по чистке, Олейников ни словом не обмолвится о том, что убил отца. "По причинам личного характера с отцом разошелся", - коротко объяснит он».
Прямая речь
Страшно жить на этом свете
В нем отсутствует уют,
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут
Улетает птица с дуба,
Ищет мяса для детей,
Провидение же грубо
Преподносит ей червей
Плачет маленький теленок
Под кинжалом мясника
Рыба бедная спросонок
Лезет в сети рыбака
Лев рычит во мраке ночи
Кошка cтонет на трубе
Жук-буржуй и жук рабочий
Гибнут в классовой борьбе.
Все погибнет, все исчезнет,
От бациллы до слона -—
И любовь твоя, и песни,
И планеты, и луна
(Николай Олейников)
О себе: «Не может быть, чтобы я был поэтом в самом деле. Я редко пишу. А все хорошие писатели графоманы. Вероятно - я математик».
Л.Гинзбург о Николае Олейникове: «Олейников один из самых умных людей, каких мне случалось видеть. Точность вкуса, изощренное понимание всего, но при этом ум его и поведение как-то иначе устроены, чем у большинства из нас; нет у него староинтеллигентского наследия»
Николай Чуковский об Олейникове: «Коля Олейников был казак, и притом типичнейший — белокурый, румяный, кудрявый, похожий лицом на Козьму Пруткова, с чубом, созданным богом для того, чтобы торчать из-под фуражки с околышком. Он был сыном богатого казака, державшего в станице кабак, и ненавидел своего отца. Он весь был пропитан ненавистью к казакам и всему казачьему. Он утверждал, что казаки — самые глупые и самые ленивые люди на свете. В казачьих землях, говорил он, умны только женщины. А мужчины — бездельники и выдающиеся дураки. Все взгляды, вкусы, пристрастия выросли в нем из ненависти к окружавшему его в детстве казачьему быту. <…> Он даже учился и читал книги из ненависти к тупости и невежеству своих казаков. Казаки были антисемиты, и он стал юдофилом,— с детства ближайшие друзья и приятели его были евреи, и он не раз проповедовал мне, что евреи — умнейшие, благороднейшие, лучшие люди на свете».
Леонид Пантелеев о визите в детский отдел Ленгосиздата: «...И вот мы с трепетом ступаем на плитки длинного издательского коридора и вдруг видим, навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди: один - пышноволосый, кучерявый, другой - тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.
Несколько ошарашенные мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.
Вам что угодно, юноши? - обращается к нам кучерявый.
Маршака... Олейникова... Шварца, - лепечем мы.
Шварц! - протягивает руку его товарищ.
Позже мы узнали, что, отдыхая от работы, редакторы таким образом разминались, «изображали верблюдов». Евгению Львовичу Шварцу было тогда двадцать девять лет, Николаю Макаровичу Олейникову, кажется, и того меньше».
12 фактов о Николае Олейникове
- После того, как Олейников вступил сначала в комсомол, а потом в партию, казаки-одностаничники судили его за это и выпороли шомполами на площади. «Однажды он снял рубаху и показал мне свою крепкую очень белую спину, покрытую жуткими переплетениями заживших рубцов», - вспоминал Николай Чуковский.
- Уезжая навсегда из станицы Каменская, Олейников выправил себе справку: «Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию художеств». Олейников вытребовал ее в сельсовете, уверив председателя, что в Академию Художеств принимают только красивых. Оформлена справка была по всей форме — с печатью сельсовета и подписью его председателя.
- Олейников, по воспоминаниям Н.Чуковского, никогда не считал себя поэтом и до переезда в Ленинград вообще стихов не писал.
- В редакции «Забоя» Олейников ведал начинающими поэтами и наиболее причудливые из их стихотворений переписывал себе в особую тетрадку. «У него образовалась замечательная коллекция плохих стихов, доставлявшая его насмешливому уму большое удовольствие», - вспоминал Н.Чуковский.
- Олейников называл себя внуком Козьмы Пруткова. Он даже посвящал стихи его памяти.
- Олейников придумал настольную игру «Путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу». В процессе игры дети учили географию страны и получали знания о ее природе, животном мире, полезных ископаемых и жизни различных народов.
- Совместно с Евгением Шварцем Олейников создал ряд сценариев, по которым были поставлены обошедшие экраны страны кинофильмы «Разбудите Леночку» (1934), «Леночка и виноград» (1935), «На отдыхе» (1936). Киноповесть о приключениях Леночки была задумана как первый советский сериал для детей.
- Официально Николай Олейников не входил в группу ОБЭРИУ. Хотя сначала он хотел выйти выступать, в последний момент отказался выходить на сцену. Когда его друзья спросили: «Как же так, ты же собирался?», он сказал: «Видишь, сидят ребята из райкома, не хочу перед ними называться обэриутом». Олейников так и не вышел на сцену, и остался, как Хармс пишет, «оглашенным» при обэриутах. Что все равно не спасло его от репрессий.
- По одному делу с Олейниковым были расстреляны ленинградские востоковеды, обвинённые в шпионаже, в том числе японист Н. А. Невский; поэт был знаком лишь с некоторыми из них.
- Олейников был реабилитирован посмертно в 1957 году. Тогда его вдова получила в ЗАГСе справку, что её муж умер «от возвратного тифа 5 мая 1942 года». Эта недостоверная дата вошла во многие биографические справочники и энциклопедии.
- Через 60 лет после смерти Олейникова, в 1997 году, харьковский композитор и режиссер Алексей Коломийцев написал рок-оперу «Вивисекция» по мотивам его стихотворений-притчей о маленьких животных.
- В 2015 году издательство ОГИ выпустило книгу «Число неизреченного» - собрание всех уцелевших после ареста произведений Олейникова. Впервые опубликованы вместе рассказы для детей из ленинградских журналов «Чиж» и «Еж», комикс о похождениях Макара Свирепого и 142 стихотворения. Более половины тома занимает книга об Олейникове, написанная филологами Олегом Лекмановым и Михаилом Свердловым. В 2016 году ОГИ выпустило второе издание сборника, существенно дополненное.
Материалы о Николае Олейникове
ОЛЕЙНИКОВ, НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (1898–1937), русский поэт. Родился 5 (17) августа 1898 в станице Каменская области Войска Донского в зажиточной казацкой семье. Окончил четырехклассное Донецкое окружное училище, учился в реальном, в 1916 поступил в Каменскую учительскую семинарию. В декабре 1917 стал красногвардейцем, в марте 1918 записался добровольцем в Красную армию, участвовал в боях с германцами и белоказаками, в 1920 вступил в РКП(б). Вошел в состав редколлегии газеты «Красный казак»; переехав в Бахмут (ныне Артемовск), стал ответственным секретарем газеты «Всероссийская кочегарка». Вместе с приезжими петроградскими литераторами М.Слонимским и Е.Шварцем в 1923 разработал концепцию и организовал издание литературно-художественного журнала «Забой», который к четвертому номеру достиг неслыханного по тому времени тиража в 40 тысяч. В 1925 партиец и опытный редактор Олейников получает от ЦК ВКП(б) назначение в газету «Ленинградская правда» и вскоре становится сотрудником редакции журнала «Новый Робинзон», впоследствии преобразованной в Детский отдел Госиздата, который возглавил С.Я.Маршак. В 1926–1928, активно сотрудничая в ленинградских и столичных журналах, занимается организацией радиовещания для детей, в 1928 назначается редактором новообразованного «Ежемесячного журнала» для детей («Ёж»), постоянными авторами которого стали К.Чуковский, Б.Житков, В.Бианки, М.Пришвин, Е.Шварц, а также поэты группы «ОБЭРИУ» Д.Хармс, А.Введенский, Н.Заболоцкий, – с ними у Олейникова возникло особого рода творческое содружество. В журнале «Ёж» он чаще всего пишет под одним из своих донецких псевдонимов «Макар Свирепый», разрабатывает слог и приемы пропагандистской публицистики для детей и публикует ряд брошюр этого жанра, в одной из которых (Танки и санки , 1929) критик из «Правды» распознал «опошление героической борьбы против белых и интервентов» и заключил: «Книжка вредна. Ее нужно изъять». Действительно, некоторый оттенок пародийной примитивизации, граничащей с издевательством, очевиден во всей «детской» публицистике Олейникова, особенно при сопоставлении ее с его беспощадно ироническими стихами, заведомо не предназначенными для печати. Легальная литературная активность Олейникова в 1926–1937 включает также инсценировки для детского театра, либретто оперы Карась для Д.Д.Шостаковича, сценарии (совместно с Шварцем) агитфильмов Разбудите Леночку (1934), Леночка и виноград (1935), На отдыхе (1936), в которых играли Б.Чирков, Н.Черкасов, Я.Жеймо.
Многообразная литературная деятельность Олейникова имеет лишь косвенное отношение к его художественному творчеству, исключительно поэтическому. Иногда оно выполняло вспомогательную функцию спасительного осмеяния собственных занятий и окружения (шуточные «детгизовские» стихи), но чаще всего прямо противостояло той идейно-воспитательной направленности литературы, которой столь активно содействовал Олейников в своей роли редактора, изготовителя агитпропа и партийного куратора. Шуточные стихи были первичной формой творчества. Впоследствии они меняют качество и назначение: так, сохраняя видимость «посланий», стихотворения становятся по сути дела безадресными (перепосвящаясь, они с издевательской легкостью меняют адресатов) и насыщаются поэтическим содержанием. Вероятно, некоторые ранние стихотворные опыты Олейникова утрачены: Чуковский писал о «множестве экспромтов и шутливых посланий» – правда, не различая ранних и поздних произведений Олейникова. Первые сохранившиеся стихи датируются 1926 (Начальнику отдела ); по-видимому, посвященные Шварцу, они обыгрывают в социальном плане тему «половых излишеств», весьма существенную в дальнейшем творчестве Олейникова, где в любовных излияниях скабрёзным намекам сопутствуют высокопарные наставления, поучения и даже распекания.
В конце 1920-х – начале 1930-х годов определялись и закреплялись в качестве образца советские стереотипы речи и поведения, стандартная канцелярская формула «идейно выдержан, морально устойчив» являлась в сущности предписанием, нарушать которое было крайне рискованно. Этому предписанию иронически соответствуют два лейтмотива поэзии Олейникова, лирический герой которой, во-первых – «политрук», авгур, сопричастный руководящим указаниям, во-вторых – «поэт», обладатель вывихнутого и эклектичного речевого сознания, вдохновенный советский мещанин эпохи «Великого перелома». Для него, стремящегося к «моральной устойчивости», характерно бессознательно-пародийное словоупотребление и смешение словесных пластов: так, в «балладе» Чревоугодие (1932) одновременно пародируется Черная шаль А.С.Пушкина и Любовь мертвеца М.Ю.Лермонтова – в итоге «получается новый языковый знак для обозначения поэта другого качества» (Л.Гинзбург). С предписанием благонадежного морально-политического облика связан и третий, настоятельнейший лейтмотив: гротескные умствования по части «научного» познания и переустройства мироздания (Служение науке , Озарение , Хвала изобретателям , Пучина страстей и т.д.) – характерный поэтический отзвук вселенских претензий коммунистической идеологии. Здесь, особенно в Пучине страстей , пародируется уже «хлебниковщина» и натурфилософский пафос Заболоцкого.
Сюжетно-тематических стихотворений у Олейникова мало, в них намечаются и не столько развертываются, сколько насмешливо обыгрываются социально значимые темы – всевластие «вивисекторов», новых хозяев жизни и смерти (Таракан ), фиктивность человеческого существования в бюрократическом государстве (Перемена фамилии ), оголтелое юдофобство как тайный пафос советской жизни (Жук-антисемит ), ничтожество как залог оптимизма (О нулях ) и т.д.
При жизни Олейникова были напечатаны лишь три его стихотворения (Служение науке , Муха и Хвала изобретателям ); в 1934 ему удалось пристроить их в столичный журнал «30 дней». Эта публикация была немедля опознана как враждебная вылазка в статье Ан.Тарасенкова Поэт и муха («Литературная газета», 10 декабря 1934). После этого отпал вопрос о напечатании новых, даже самых безобидных созданий Олейникова – циклов В картинной галерее (1936) и Вулкан и Венера (1937). 3 июля 1937 Олейников был арестован, в том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы отмежевались от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Статья в стенгазете кончалась призывом: «Добить врага!»
Олейникова принялись понемногу публиковать с 1964, всячески стараясь замазать и замаскировать его веселое и беспощадное издевательство над советской идеологией во всех ее проявлениях. А.Дымшиц, искажая стихотворные тексты, придумал для них подставного автора, которого якобы высмеивает Олейников, – «технорука Н.» А.Пьянов в статье Веселые стихи Свирепого Макара пытался представить их комическим дополнением к журнальной деятельности Олейникова. Между тем прижизненная публикация была подписана его собственным именем, и ни в одном из списков стихотворений Олейникова никакие псевдонимы не обнаруживаются. Лирическим героем его поэзии является сам автор – при том, что «лиричность олейниковская – двоящаяся, дублированная бурлеском» (Л.Гинзбург).
Содержательную, критическую и резко субъективную оценку его поэтического творчества дает Хармс в стихотворении Олейникову (1935). Установлению подлинных масштабов поэзии Олейникова, продолжающемуся по сей день, способствовала статья-воспоминание Гинзбург Николай Олейников , опубликованная в 1989 и предпосланная в 1991 первому претендующему на полноту собранию его стихотворных сочинений.
Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 в Ленинграе после нескольких месяцев пыточного следствия.
Алисе
Однажды, яблоко вкусив,
Адам почувствовал влеченье,
И, Бога-папу не спросив,
Он Еве сделал предложенье.
А Ева, опустив глаза
(Хоть и ждала мгновенья эти),
Была строптива, как коза:
Зачем в Раю нам, милый, дети?
Адам весь выбился из сил:
Любви и страсти он просил.
Всевышний же понять не мог -
Кто он теперь - Бог иль не Бог.
В Любви Адам был молодцом.
Он не ударил в грязь лицом.
Бублик
О бублик, созданный руками хлебопека!
Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!
Ты с виду прост, но тайное твое строение
Сложней часов, великолепнее растения.
Тебя пошляк дрожащею рукой разламывает. Он спешит.
Ему не терпится. Его кольцо твое страшит,
И дырка знаменитая
Его томит, как тайна нераскрытая.
А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,
Его старинную тысячелетнюю архитектуру
Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,
На что это, в конце концов, похоже,
Что значат эти искривления, окружность эта, эти пятна?
Вотще! Значенье бублика нам непонятно.
(Стихотворение, бичующее разврат)
Пришел я в гости, водку пил,
Хозяйкин сдерживая пыл.
Но водка выпита была.
Меня хозяйка увлекла.
Она меня прельщала так:
«Раскинем с вами бивуак,
Поверьте, насмешу я вас:
Я хороша, как тарантас».
От страсти тяжело дыша,
Я раздеваюся, шурша.
Вступив в опасную игру,
Подумал я: «А вдруг помру?»
Действительно, минуты не прошло,
Как что-то из меня ушло.
Душою было это что-то.
Я умер. Прекратилась органов работа.
И вот, отбросив жизни груз,
Лежу прохладный, как арбуз.
Арбуз разрезан. Он катился,
Он жил — и вдруг остановился.
В нем тихо дремлет косточка-блоха,
И капает с него уха.
А ведь не капала когда-то!
Вот каковы они, последствия разврата.
Деве
Ты, Дева, друг любви и счастья,
Не презирай, не презирай меня,
Ни в радости, тем более ни в страсти
Дурного обо мне не мня.
Пускай уж я не тот! Но я еще красивый!
Доколь в подлунной будет хоть один пиит1,
Еще не раз взыграет в нас гормон игривый.
Пусть жертвенник разбит2! Пусть жертвенник разбит!
Затруднение ученого
Наливши квасу в нашатырь толченый,
С полученной молекулой не может справиться ученый.
Молекула с пятью подобными соединяется,
Стреляет вверх, обратно падает и моментально уплотняется.
Из жизни насекомых
В чертогах смородины красной
Живут сто семнадцать жуков,
Зеленый кузнечик прекрасный,
Четыре блохи и пятнадцать сверчков.
Каким они воздухом дышат!
Как сытно и чисто едят!
Как пышно над ними колышет
Смородина свой виноград!
о природе
Карась
С. Болдыревой
Маленькая рыбка,
Маленький карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?
Жареная рыба,
Дорогой карась,
Вы ведь жить могли бы,
Если бы не страсть.
Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где - сковорода?
Помню вас ребенком:
Хохотали вы,
Хохотали звонко
Под волной Невы.
Карасихи-дамочки
Обожали вас -
Чешую, да ямочки,
Да ваш рыбий глаз.
Бюстики у рыбок -
Просто красота!
Трудно без улыбок
В те смотреть места.
Но однажды утром
Встретилася вам
В блеске перламутра
Дивная мадам.
Дама та сманила
Вас к себе в домок,
Но у той у дамы
Слабый был умок.
С кем имеет дело,
Ах, не поняла!
Соблазнивши, смело
С дому прогнала.
И решил несчастный
Тотчас умереть.
Ринулся он, страстный.
Ринулся он в сеть.
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.
Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки...
А ведь жизнь прекрасной
Рисовалась вам.
Вы считались страстными
По промежду дам...
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.
Не ходить карасику
Теплою водой,
Не смотреть на часики,
Торопясь к другой.
Плавниками-перышками
Он не шевельнет.
Свою любу «корюшкою»
Он не назовет.
Так шуми же, мутная
Невская вода!
Не поплыть карасику
Больше никуда.
Красавице, не желающей отказаться...
Красавица, прошу тебя, говядины не ешь.
Она в желудке пробивает брешь.
Она в кишках кладет свои печати.
Ее поевши, будешь ты пищати.
Другое дело кролики. По калорийности они
Напоминают солнечные дни.
Лиде (Надпись на книге)
Прими сей труд.
Он красотой напоминает чай.
Читай его.
Но пожалей несчастного меня,
Смиренного редактора Макара1,
За то, что вместо пышного пучка огня2
Я приношу тебе лишь уголь тлеющий из самовара.
Сей самовар — мое к вам отношение,
А уголь — данное стихотворение.
Лиде (Семейству Жуковых)
Среди белых полотенец
На роскошном тюфяке
Дремлет дамочка-младенец
С погремушкою в руке.
Ровно месяц эта дама
Существует среди нас.
В ней четыре килограмма,
Это — девочка-алмаз.
А теперь, друзья, взгляните
На родителей Наташи1:
У нее папаша — Митя2,
Лидой звать ее мамашу.
Поглядите, поглядите
И бокалы поднимите.
Лидии
Потерял я сон,
Прекратил питание, -
Очень я влюблен
В нежное создание.
То создание сидит
На окне горячем1.
Для него мой страстный вид
Ничего не значит.
Этого создания
Нет милей и краше,
Нету многограннее
Милой Лиды2 нашей.
Первый раз, когда я Вас
Только лишь увидел,
Всех красавиц в тот же час
Я возненавидел...
Кроме Вас.
Мною было жжение
У себя в груди замечено,
И с тех пор у гения
Сердце искалечено.
Что-то в сердце лопнуло,
Что-то оборвалось,
Пробкой винной хлопнуло,
В ухе отозвалось.
И с тех пор я мучаюсь,
Вспоминая Вас,
Красоту могучую,
Силу Ваших глаз.
Ваши брови черные,
Хмурые, как тучки,
Родинки - смородинки,
Ручки - поцелуйчики.
В диком вожделении
Провожу я ночь -
Проводить в терпении
Больше мне невмочь.
Пожалейте, Лидия,
Нового Овидия3.
На мое предсердие
Капни милосердия!
Чтоб твое сознание
Вдруг бы прояснилося,
Чтоб мое питание
Вновь восстановилося.
Любовь
Да! ровно через год мы свиделись с тобою,
Но, друг и брат, тогда под твой приветный кров
Вступил я полн надежд, и весел и здоров -
Теперь, измученный и телом и душою,
Беспомощным, больным, трепещущим слепцом
Поник я под своим страдальческим венцом
И смерти говорил: приди же, избавитель!
Вот я вошел в твою смиренную обитель.
И ожил вдруг душой; и вера и любовь
Вновь встретили меня: уж не бунтует кровь,
И сердце улеглось, и тешусь я мечтою,
И с богом я мирюсь, и с миром, и с собою!
Любовь
Пищит диванчик.
Я с вами тут.
У нас романчик -
И вам капут.
Вы так боялись
Любить меня,
Сопротивлялись
В теченье дня.
Я ваши губки
Поцеловал,
Я ваши юбки
Пересчитал.
Их оказалось -
Всего одна.
Тут завязалась
Меж нами страсть!
Но стало скучно
Мне через час:
Собственноручно
Прикрыл я вас.
Мне надоело
Вас обнимать, -
Я начал смело
Отодвигать.
Вы отвернулись,
Я замолчал,
Вы встрепенулись,
Я засыпал.
Потом под утро
Смотрел на вас:
Пропала пудра,
Закрылся глаз.
Вздохнул я страстно
И вас обнял,
И вновь ужасно
Диван дрожал.
Но это было
Уж не любовь!
Во мне бродила
Лишь просто кровь.
Ушел походкой
В сияньи дня,
Смотрели кротко
Вы на меня.
Вчера так крепко
Я вас любил,
Порвалась цепка, -
Я вас забыл.
Любовь такая
Не для меня.
Она святая
Должна быть, да!
Муха
Я муху безумно любил!
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был,
Когда еще молод был я.
Бывало, возьмешь микроскоп,
На муху направишь его —
На щечки, на глазки, на лоб,
Потом на себя самого.
И видишь, что я и она,
Что мы дополняем друг друга,
Что тоже в меня влюблена
Моя дорогая подруга.
Кружилась она надо мной,
Стучала и билась в стекло,
Я с ней целовался порой,
И время для нас незаметно текло.
Но годы прошли, и ко мне
Болезни сошлися толпой —
В коленках, ушах и спине
Стреляют одна за другой.
И я уже больше не тот,
И нет моей мухи давно.
Она не жужжит, не поет,
Она не стучится в окно.
Забытые чувства теснятся в груди,
И сердце мне гложет змея,
И нет ничего впереди...
О муха! О птичка моя!
На день рождения Т.Г.Г[аббе] (Вот птичка жирная...)
Вот птичка жирная на дереве сидит.
То дернет хвостиком, то хохолком пошевелит.
Мой грубый глаз яйцеподобный
В ней видел лишь предмет съедобный.
И вдруг однажды вместо мяса, перьев и костей
Я в ней увидел выражение божественных идей.
Перемените же и Вы по случаю рождения
Ко мне пренебрежительное отношение.
Надклассовое послание (Влюбленному в Шурочку)
Генриху Левину по поводу влюбления
его в Шурочку Любарскую
Неприятно в океане
Почему-либо тонуть.
Рыбки плавают в кармане,
Впереди - неясен путь.
Так зачем же ты, несчастный,
В океан страстей попал,
Из-за Шурочки прекрасной
Быть собою перестал?!
Все равно надежды нету
На ответную струю,
Лучше сразу к пистолету
Устремить мечту свою.
Есть печальные примеры -
Ты про них не забывай! -
Как любовные химеры
Привели в загробный край.
Если ты посмотришь в сад,
Там почти на каждой ветке
Невеселые сидят,
Будто запертые в клетки,
Наши старые знакомые
Небольшие насекомые:
То есть пчелы, то есть мухи,
То есть те, кто в нашем ухе
Букву Ж изготовляли,
Кто летали и кусали
И тебя, и твою Шуру
За роскошную фигуру.
И бледна и нездорова,
Там одна блоха сидит,
По фамилии Петрова,
Некрасивая на вид.
Она бешенно влюбилась
В кавалера одного!
Помню, как она резвилась
В предвкушении его.
И глаза ее блестели,
И рука ее звала,
И близка к заветной цели
Эта дамочка была.
Она юбки надевала
Из тончайшего пике,
И стихи она писала
На блошином языке:
И про ножки, и про ручки,
И про всякие там штучки
Насчет похоти и брака...
Оказалося, однако,
Что прославленный милашка
Не котеночек, а хам!
В его органах кондрашка,
А в головке тарарам.
Он ее сменил на деву -
Обольстительную мразь -
И в ответ на все напевы
Затоптал ногами в грязь.
И теперь ей все постыло -
И наряды, и белье,
И под лозунгом «могила»
Догорает жизнь ее.
Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют, -
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут,
Улетает птица с дуба,
Ищет мяса для детей,
Провидение же грубо
Преподносит ей червей.
Плачет маленький теленок
Под кинжалом мясника,
Рыба бедная спросонок
Лезет в сети рыбака.
Лев рычит во мраке ночи,
Кошка стонет на трубе,
Жук-буржуй и жук-рабочий
Гибнут в классовой борьбе.
Все погибнет, все исчезнет
От бациллы до слона -
И любовь твоя, и песни,
И планеты, и луна.
И блоха, мадам Петрова,
Что сидит к тебе анфас, -
Умереть она готова,
И умрет она сейчас.
Дико прыгает букашка
С бесконечной высоты,
Разбивает лоб бедняжка...
Разобьешь его и ты!
Наука и техника
Я ем сырые корешки,
Питаюсь черствою корою
И запиваю порошки
Водопроводного водою.
Нетрудно порошок принять,
Но надобно его понять.
Вот так и вас хочу понять я —
И вас, и наши обоюдные объятья.
Неуловимы, глухи, неприметны
Слова, плывущие во мне, -
Проходят стороной - печальны, бледные, -
Не наяву, а будто бы во сне.
Простой предмет - перо, чернильница, -
Сверкая, свет прольют иной.
И день шипит, как мыло в мыльнице,
пленяя тусклой суетой.
Чужой рукой моя рука водила:
Я слышал то, о чем писать хотел,
Что издавало звук шипенья мыла, -
Цветок засохший чистотел.
О нулях
Приятен вид тетради клетчатой:
В ней нуль могучий помещен,
А рядом нолик искалеченный
Стоит, как маленький лимон.
О вы, нули мои и нолики,
Я вас любил, я вас люблю!
Скорей лечитесь, меланхолики,
Прикосновением к нулю!
Нули - целебные кружочки,
Они врачи и фельдшера,
Без них больной кричит от почки,
А с ними он кричит «ура».
Когда умру, то не кладите,
Не покупайте мне венок,
А лучше нолик положите
На мой печальный бугорок.
(Баллада)
Однажды, однажды
Я вас увидал.
Увидевши дважды,
Я вас обнимал.
А в сотую встречу
Утратил я пыл.
Тогда откровенно
Я вам заявил:
Без хлеба и масла
Любить я не мог.
Чтоб страсть не погасла,
Пеките пирог!
Смотрите, как вяну
Я день ото дня.
Татьяна, Татьяна,
Кормите меня.
Поите, кормите
Отборной едой,
Пельмени варите,
Горох с ветчиной.
От мяса и кваса
Исполнен огня,
Любить буду нежно,
Красиво, прилежно...
Кормите меня!
Татьяна выходит,
На кухню идет,
Котлету находит
И мне подает.
Исполнилось тело
Желаний и сил,
И черное дело
Я вновь совершил.
И снова котлета.
Я снова любил.
И так до рассвета
Себя я губил.
Заря занималась,
Когда я уснул.
Под окнами пьяный
Кричал: караул!
Лежал я в постели
Три ночи, три дня,
И кости хрустели
Во сне у меня.
Но вот я проснулся,
Слегка застонал.
И вдруг ужаснулся,
И вдруг задрожал.
Я ногу хватаю -
Нога не бежит,
Я сердце сжимаю -
Оно не стучит.
Тут я помираю.
Зарытый, забытый
В земле я лежу,
Попоной покрытый,
От страха дрожу.
Дрожу от того я,
Что начал я гнить,
Но хочется вдвое
Мне кушать и пить.
Я пищи желаю,
Желаю котлет.
Красивого чаю,
Красивых котлет.
Любви мне не надо,
Не надо страстей,
Хочу лимонаду,
Хочу овощей!
Но нет мне ответа -
Скрипит лишь доска,
И в сердце поэта
Вползает тоска.
Но сердце застынет,
Увы, навсегда,
И желтая хлынет
Оттуда вода,
И мир повернется
Другой стороной,
И в тело вопьется
Червяк гробовой.
Озарение
Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.
И неспроста одни ползут, другие скачут.
Я различаю в очертаниях неслышный разговор:
О чем-то сообщает хвост,
на что-то намекает бритвенный прибор.
Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши
ее отправить в рот
Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.
Перемена фамилии
Пойду я в контору «Известий»,
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу.
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной,
И жизнь потечет по-иному,
Когда я вернуся домой.
Собака при виде меня не залает,
А только замашет хвостом,
И в жакте меня обласкает
Сердитый подлец управдом...
Свершилось! Уже не Козлов я!
Меня называть Александром нельзя.
Меня поздравляют, желают здоровья
Родные мои и друзья.
Но что это значит? Откуда
На мне этот синий пиджак?
Зачем на подносе чужая посуда?
В бутылке зачем вместо водки коньяк?
Я в зеркало глянул стенное,
И в нем отразилось чужое лицо.
Я видел лицо негодяя,
Волос напомаженный ряд,
Печальные тусклые очи,
Холодный уверенный взгляд.
Тогда я ощупал себя, свои руки,
Я зубы свои сосчитал,
Потрогал суконные брюки -
И сам я себя не узнал.
Я крикнуть хотел - и не крикнул.
Заплакать хотел - и не смог.
«Привыкну, - сказал я, - привыкну!» -
Однако привыкнуть не мог.
Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.
Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.
Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь.
Ко лбу прижимая платок.
С последним коротким сигналом1
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!
Послание (Блестит вода холодная...)
Ольге Михайловне
Блестит вода холодная в бутылке,
Во мне поползновения блестят.
И если я - судак, то ты подобна вилке,
При помощи которой судака едят.
Я страстию опутан, как катушка,
Я быстро вяну, сам не свой,
При появлении твоем дрожу, как стружка...
Но ты отрицательно качаешь головой.
Смешна тебе любви и страсти позолота -
Тебя влечет научная работа.
Я вижу, как глаза твои над книгами нависли.
Я слышу шум. То знания твои шумят!
В хорошенькой головке шевелятся мысли,
Под волосами пышными они кишмя кишат.
Так в роще куст стоит, наполненный движеньем.
В нем чижик водку пьет, забывши стыд.
В нем бабочка, закрыв глаза, поет в самозабвеньи,
И все стремится и летит.
И я хотел бы стать таким навек,
Но я не куст, а человек.
На голове моей орлы гнезда не вили,
Кукушка не предсказывала лет...
Люби меня, как все любили,
За то, что гений я, а не клеврет!
Я верю: к шалостям твой организм вернется.
Бери меня, красавица, я - твой!
В груди твоей пусть сердце повернется
Ко мне своею лучшей стороной.
Послание артистке одного из театров
Без одежды и в одежде
Я вчера Вас увидал,
Ощущая то, что прежде
Никогда не ощущал.
Над системой кровеносной,
Разветвленной, словно куст,
Воробьев молниеносней
Пронеслася стая чувств.
Нет сомнения — не злоба,
Отравляющая кровь,
А несчастная, до гроба
Нерушимая любовь.
И еще другие чувства,
Этим чувствам имя — страсть!
— Лиза! Деятель искусства!
Разрешите к Вам припасть!
Послание, бичующее ношение одежды
Меня изумляет, меня восхищает
Природы красивый наряд:
И ветер, как муха, летает,
И звезды, как рыбки, блестят.
Но мух интересней,
Но рыбок прелестней
Прелестная Лиза моя —
Она хороша, как змея!
Возьми поскорей мою руку,
Склонись головою ко мне,
Доверься, змея, политруку —
Я твой изнутри и извне!
Мешают нам наши покровы,
Сорвем их на страх подлецам!
Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,
А стройностью торсов мы близки к орлам.
Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,
Намеки природы понятны без слов:
Проходит в штанах обыватель,
Летит соловей — без штанов.
Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,
Хочу над тобою летать,
Отбросивши брюки, штаны и рубашку —
Всё то, что мешает пылать.
Коровы костюмов не носят.
Верблюды без юбок живут.
Ужель мы глупее в любовном вопросе,
Чем тот же несчастный верблюд?
Поверь, облаченье не скроет
Того, что скрывается в нас,
Особенно если под модным покроем
Горит вожделенья алмаз.
Ты слышишь, как кровь закипает?
Моя полноценная кровь!
Из наших объятий цветок вырастает
По имени Наша Любовь.
Послание, одобряющее стрижку волос
Если птичке хвост отрезать —
Она только запоет.
Если сердце перерезать —
Обязательно умрет!
Ты не птичка, но твой локон —
Это тот же птичий хвост:
Он составлен из волокон,
Из пружинок и волос.
Наподобие петрушки
Разукрашен твой овал,
Покрывает всю макушку
Волокнистый матерьял.
А на самом на затылке
Светлый высыпал пушок.
Он хорошенькие жилки
Покрывает на вершок.
О, зови, зови скорее
Парикмахера Матвея!
Пусть означенный Матвей
На тебя прольет елей1.
Пусть ножи его стальные
И машинки застучат
И с твоей роскошной выи
Пух нежнейший удалят.
Где же птичка, где же локон,
Где чудесный птичий хвост,
Где волос мохнатый кокон,
Где пшеница, где овес?
Где растительные злаки,
Обрамлявшие твой лоб,
Где волокна-забияки,
Где петрушка, где укроп?
Эти пышные придатки,
Что сверкали час назад,
В живописном беспорядке
На полу теперь лежат.
И дрожит Матвей прекрасный,
Укротитель шевелюры,
Обнажив твой лоб атласный
И ушей архитектуру.
Прощание
Два сердитые субъекта
расставались на Расстанной,
Потому что уходила
их любови полоса.
Был один субъект — девица,
а другой был непрестанно
Всем своим лицом приятным
от серженья полосат.
Почему же он сердился,
коль в душе его потухли
Искры страсти незабвенной
или как их там еще?
Я бы там на его месте
перестал бы дуть на угли,
Попрощался бы учтиво,
приподняв свое плечо.
Но мужчина тот холерик
был, должно быть, по натуре,
А девица — меланхолик,
потому что не орет.
И лицо его большое
стало темным от натуги,
Меланхолик же в испуге
стыдно смотрит на народ.
В чем же дело в этом деле?
Что за дьявольская сила
Их клещами захватила?
Почему нейдут домой?
На трамвай пятиалтынный,
попрощавшись, попросил он,
Но монеты больше нету,
лишь последняя — самой!
И решили эти люди,
чтобы им идти не скучно,
Ночевать у сей красотки,
и обоим — чтоб пешком.
И кончается довольно
примитивно этот случай,
И идут к ней на квартиру,
в переулок, на Мошков.
Ну а нам с тобой, поссорясь...
нам похожими вещами
Заниматься не придется —
мы с тобою мудрецы:
Если мы да при прощаньи
на трамвай да не достанем,
То пешком пойдем до дому.
Но — в различные концы.
Служение науке
Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?
Увы, не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила’
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.
Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке.
И мне не дороги теперь любовные страданья -
Меня влекут к себе основы мирозданья.
Я стал задумываться над пшеном,
Зубные порошки меня волнуют,
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом -
Строенье бабочки меня интересует.
Везде преследуют меня - и в учреждении и на бульваре -
Заветные мечты о скипидаре.
Мечты о спичках, мысли о клопах,
О разных маленьких предметах;
Какие механизмы спрятаны в жуках,
Какие силы действуют в конфетах.
Я понял, что такое рожки,
Зачем грибы в рассол погружены,
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Хотя они ей вовсе не нужны.
Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного...
Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.
А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,-
Куда они девались вдруг?
Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем -
Ударничеством и соревнованьем!
Зовут меня на новые великие дела
Лесной травы разнообразные тела.
В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит... Я вижу резвость эту,
и меня берет тоска,
Мне тяжко!
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки,
Гляжу на травы не дыша...
Но бьет тимпан! И над служителем науки
Восходит солнце не спеша.
Смерть героя
Шумит земляника над мертвым жуком,
В траве его лапки раскинуты.
Он думал о том, и он думал о сем,—
Теперь из него размышления вынуты.
И вот он коробкой пустою лежит,
Раздавлен копытом коня,
И хрящик сознания в нем не дрожит,
И нету в нем больше огня.
Он умер, и он позабыт, незаметный герой,
Друзья его заняты сами собой.
От страшной жары изнывая, паук
На нитке отдельной висит.
Гремит погремушками лук,
И бабочка в клюкве сидит.
Не в силах от счастья лететь,
Лепечет, лепечет она,
Ей хочется плакать, ей хочется петь,
Она вожделенья полна.
Вот ягода падает вниз,
И капля стучит в тишине,
И тля муравьиная бегает близ,
И мухи бормочут во сне.
А там, где шумит земляника,
Где свищет укроп-молодец,
Не слышно ни пенья, ни крика —
Лежит равнодушный мертвец.
Супруге начальника
(на рождение девочки)
На хорошенький букетик
Ножку рыжую сосет.
Таракан к стеклу прижался
И глядит едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало -
Вот что душу образует.
Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья.
Против выводов науки
Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.
Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть.
И проткнувши, набок валит
Таракана, как свинью.
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню.
И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат.
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.
Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента.
От увечий и от ран
Помирает таракан.
Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат...
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.
Все в прошедшем - боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.
Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!
Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.
И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.
Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан -
Это мученик науки,
А не просто таракан.
Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.
На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.
Его косточки сухие
Будет дождик поливать
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
Я вас увидал.Увидевши дважды,
Я вас обнимал.
А в сотую встречу
Утратил я пыл.
Тогда откровенно
Я вам заявил:
‒ Без хлеба и масла
Любить я не мог.
Чтоб страсть не погасла,
Пеките пирог!
Смотрите, как вяну
Я день ото дня.
Татьяна, Татьяна,
Кормите меня.
Поите, кормите
Отборной едой,
Пельмени варите,
Горох с ветчиной.
От мяса и кваса
Исполнен огня,
Любить буду нежно,
Красиво, прилежно...
Кормите меня!
Татьяна выходит,
На кухню идёт,
Котлету находит
И мне подаёт.
Исполнилось тело
Желаний и сил,
И чёрное дело
Я вновь совершил.
И снова котлета.
Я снова любил.
И так до рассвета
Себя я губил.
Заря занималась,
Когда я уснул.
Под окнами пьяный
Кричал: караул!
Лежал я в постели
Три ночи, три дня,
И кости хрустели
Во сне у меня.
Но вот я проснулся,
Слегка застонал.
И вдруг ужаснулся,
И вдруг задрожал.
Я ногу хватаю ‒
Нога не бежит,
Я сердце сжимаю ‒
Оно не стучит.
Тут я помираю.
Зарытый, забытый,
В земле я лежу,
Попоной покрытый,
От страха дрожу.
Дрожу оттого я,
Что начал я гнить,
Но хочется вдвое
Мне кушать и пить.
Я пищи желаю,
Желаю котлет.
Красивого чаю,
Красивых конфет.
Любви мне не надо,
Не надо страстей,
Хочу лимонаду,
Хочу овощей!
Но нет мне ответа ‒
Скрипит лишь доска,
И в сердце поэта
Вползает тоска.
Но сердце застынет,
Увы, навсегда,
И жёлтая хлынет
Оттуда вода,
И мир повернётся
Другой стороной,
И в тело вопьётся
Червяк гробовой.
Никола́й Мака́рович Оле́йников (5 августа , станица Каменская - 24 ноября , Ленинград) - русский советский писатель, поэт, сценарист. Был редактором журналов «ЁЖ » (1928-1929), «Чиж » (1934, 1937) и др. Псевдонимы - Макар Свирепый, Николай Макаров, Сергей Кравцов, Н. Техноруков, Мавзолеев-Каменский и Пётр Близорукий.
Биография
Родился в станице Каменская (сейчас город Каменск-Шахтинский Ростовской области) в семье зажиточного казака. Окончил 4 класса окружного мужского училища, затем учился в реальном , в 1916 году поступил в Каменскую учительскую семинарию. Участвовал в Гражданской войне , в марте 1918 года записавшись добровольцем в Красную армию . В 1920 году вступил в РКП(б) . Работал в каменской газете «Красный казак ». Переехав в город Бахмут , становится ответственным секретарём газеты «Всероссийская кочегарка ». Познакомившись с приехавшими из Петрограда писателями Михаилом Слонимским и Евгением Шварцем , совместно с ними в 1923 году организовывает издание литературно-художественного приложения к газете - журнал «Забой » (первый номер вышел в сентябре 1923 года). В 1925 году , уже будучи опытным редактором, Олейников получает от ЦК ВКП(б) назначение в Ленинград , в газету «Ленинградская правда ». Работает в редакции детского журнала «Новый Робинзон », созданного Самуилом Маршаком .
В 1926-1928 гг. сотрудничает с ленинградскими и московскими журналами, занимается организацией детского радиовещания. В 1928 году Олейников становится редактором нового «Ежемесячного журнала» для детей («ЁЖ »), в котором регулярно публиковались Корней Чуковский , Борис Житков , Виталий Бианки , Михаил Пришвин , Евгений Шварц , а также поэты группы «ОБЭРИУ » (Даниил Хармс , Александр Введенский , Николай Заболоцкий), к которой примкнул и сам Олейников. Свои произведения в журнале «ЁЖ» он чаще всего публиковал под псевдонимом «Макар Свирепый ».
Творчество
Олейниковым была создана сложная самобытная поэтика, за внешним примитивизмом которой крылась тонкая и подчас провокативная ирония относительно советского официоза и изысканная пародия не только на поэтов-графоманов, но и на Александра Пушкина и на своего товарища по ОБЭРИУ Николая Заболоцкого . Литературная деятельность Олейникова включает также инсценировки для детского театра, либретто оперы «Карась» для Д. Д. Шостаковича , сценарии (совместно с Евгением Шварцем) фильмов «Разбудите Леночку » (1934), «Леночка и виноград » (1935).
Через 60 лет после его смерти, в 1997 году , харьковский композитор и режиссёр Алексей Коломийцев написал рок-оперу «Вивисекция» по мотивам его стихотворений-притчей о маленьких животных.
Адреса в Ленинграде
- 1930 - 03.07.1937 года - дом Придворного конюшенного ведомства («писательская надстройка») - Набережная канала Грибоедова , 9.
Издания
- Первый совет, 1926
- Боевые дни, 1927
- Танки и санки, 1928
- Стихи // «Тридцать дней», 1934, № 10
- Два стихотворения («Таракан», «Перемена фамилии») // альманах «День поэзии», Ленинград, 1966
- Стихи // «Вопросы литературы», 1969, № 3; 1970, № 7
- Стихотворения, Бремен, 1975
- Иронические стихи, New York, 1982
- Перемена фамилии, 1988
- Пучина страстей, 1990
- Я муху безумно любил, 1990
- Боевые дни, 1991
- Стихотворения и поэмы, 2000
- Вулкан и Венера, 2004
- Кружок умных ребят, 2008
- Число неизреченного, 2015 ISBN 978-5-94282-721-2
Фильмография, Театр
Сценарии
- - Разбудите Леночку (в соавторстве с Евгением Шварцем)
- - На отдыхе (в соавторстве с Евгением Шварцем)
- - Леночка и виноград (в соавторстве с Евгением Шварцем)
Спектакли
- 1997 год. Рок-опера Алексея Коломийцева «Вивисекция» по мотивам стихотворений Николая Олейникова
Напишите отзыв о статье "Олейников, Николай Макарович"
Примечания
Ссылки
- Лекманов О. А. , Свердлов М. И. Жизнь и стихи Николая Олейникова // В кн.: Число неизреченного / Сост.: О. А. Лекманов, М. И. Свердлов. М. : ОГИ, 2015. Гл. 1. С. 11-201. ISBN 978-5-94282-721-2
- в библиотеке Максима Мошкова
- / Публ., подг. текста и послесловие И. Лощилова // Звезда . - . - № 6.
- (англ.)
Отрывок, характеризующий Олейников, Николай Макарович
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.
В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Русский поэт. Родился в зажиточной казацкой семье. Окончил четырехклассное Донецкое окружное училище, учился в реальном, в 1916 поступил в Каменскую учительскую семинарию. В декабре 1917 стал красногвардейцем, в марте 1918 записался добровольцем в Красную армию, участвовал в боях с германцами и белоказаками, в 1920 вступил в РКП(б).
Вошел в состав редколлегии газеты «Красный казак»; переехав в Бахмут (ныне Артемовск), стал ответственным секретарем газеты «Всероссийская кочегарка». Вместе с приезжими петроградскими литераторами М.Слонимским и Е.Шварцем в 1923 разработал концепцию и организовал издание литературно-художественного журнала «Забой», который к четвертому номеру достиг неслыханного по тому времени тиража в 40 тысяч. В 1925 партиец и опытный редактор Олейников получает от ЦК ВКП(б) назначение в газету «Ленинградская правда» и вскоре становится сотрудником редакции журнала «Новый Робинзон», впоследствии преобразованной в Детский отдел Госиздата, который возглавил С.Я.Маршак. В 1926–1928, активно сотрудничая в ленинградских и столичных журналах, занимается организацией радиовещания для детей, в 1928 назначается редактором новообразованного «Ежемесячного журнала» для детей («Ёж»), постоянными авторами которого стали К.Чуковский, Б.Житков, В.Бианки, М.Пришвин, Е.Шварц, а также поэты группы «ОБЭРИУ» Д.Хармс, А.Введенский, Н.Заболоцкий, – с ними у Олейникова возникло особого рода творческое содружество. В журнале «Ёж» он чаще всего пишет под одним из своих донецких псевдонимов «Макар Свирепый», разрабатывает слог и приемы пропагандистской публицистики для детей и публикует ряд брошюр этого жанра, в одной из которых (Танки и санки, 1929) критик из «Правды» распознал «опошление героической борьбы против белых и интервентов» и заключил: «Книжка вредна. Ее нужно изъять». Действительно, некоторый оттенок пародийной примитивизации, граничащей с издевательством, очевиден во всей «детской» публицистике Олейникова, особенно при сопоставлении ее с его беспощадно ироническими стихами, заведомо не предназначенными для печати. Легальная литературная активность Олейникова в 1926–1937 включает также инсценировки для детского театра, либретто оперы Карась для Д.Д.Шостаковича, сценарии (совместно с Шварцем) агитфильмов Разбудите Леночку (1934), Леночка и виноград (1935), На отдыхе (1936), в которых играли Б.Чирков, Н.Черкасов, Я.Жеймо.
Многообразная литературная деятельность Олейникова имеет лишь косвенное отношение к его художественному творчеству, исключительно поэтическому. Иногда оно выполняло вспомогательную функцию спасительного осмеяния собственных занятий и окружения (шуточные «детгизовские» стихи), но чаще всего прямо противостояло той идейно-воспитательной направленности литературы, которой столь активно содействовал Олейников в своей роли редактора, изготовителя агитпропа и партийного куратора. Шуточные стихи были первичной формой творчества. Впоследствии они меняют качество и назначение: так, сохраняя видимость «посланий», стихотворения становятся по сути дела безадресными (перепосвящаясь, они с издевательской легкостью меняют адресатов) и насыщаются поэтическим содержанием. Вероятно, некоторые ранние стихотворные опыты Олейникова утрачены: Чуковский писал о «множестве экспромтов и шутливых посланий» – правда, не различая ранних и поздних произведений Олейникова. Первые сохранившиеся стихи датируются 1926 (Начальнику отдела); по-видимому, посвященные Шварцу, они обыгрывают в социальном плане тему «половых излишеств», весьма существенную в дальнейшем творчестве Олейникова, где в любовных излияниях скабрёзным намекам сопутствуют высокопарные наставления, поучения и даже распекания.
В конце 1920-х – начале 1930-х годов определялись и закреплялись в качестве образца советские стереотипы речи и поведения, стандартная канцелярская формула «идейно выдержан, морально устойчив» являлась в сущности предписанием, нарушать которое было крайне рискованно. Этому предписанию иронически соответствуют два лейтмотива поэзии Олейникова, лирический герой которой, во-первых – «политрук», авгур, сопричастный руководящим указаниям, во-вторых – «поэт», обладатель вывихнутого и эклектичного речевого сознания, вдохновенный советский мещанин эпохи «Великого перелома». Для него, стремящегося к «моральной устойчивости», характерно бессознательно-пародийное словоупотребление и смешение словесных пластов: так, в «балладе» Чревоугодие (1932) одновременно пародируется Черная шаль А.С.Пушкина и Любовь мертвеца М.Ю.Лермонтова – в итоге «получается новый языковый знак для обозначения поэта другого качества» (Л.Гинзбург). С предписанием благонадежного морально-политического облика связан и третий, настоятельнейший лейтмотив: гротескные умствования по части «научного» познания и переустройства мироздания (Служение науке, Озарение, Хвала изобретателям, Пучина страстей и т.д.) – характерный поэтический отзвук вселенских претензий коммунистической идеологии. Здесь, особенно в Пучине страстей, пародируется уже «хлебниковщина» и натурфилософский пафос Заболоцкого.
Сюжетно-тематических стихотворений у Олейникова мало, в них намечаются и не столько развертываются, сколько насмешливо обыгрываются социально значимые темы – всевластие «вивисекторов», новых хозяев жизни и смерти (Таракан), фиктивность человеческого существования в бюрократическом государстве (Перемена фамилии), оголтелое юдофобство как тайный пафос советской жизни (Жук-антисемит), ничтожество как залог оптимизма (О нулях) и т.д.
При жизни Олейникова были напечатаны лишь три его стихотворения (Служение науке, Муха и Хвала изобретателям); в 1934 ему удалось пристроить их в столичный журнал «30 дней». Эта публикация была немедля опознана как враждебная вылазка в статье Ан.Тарасенкова Поэт и муха («Литературная газета», 10 декабря 1934). После этого отпал вопрос о напечатании новых, даже самых безобидных созданий Олейникова – циклов В картинной галерее (1936) и Вулкан и Венера (1937). 3 июля 1937 Олейников был арестован, в том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы отмежевались от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Статья в стенгазете кончалась призывом: «Добить врага!»
Олейникова принялись понемногу публиковать с 1964, всячески стараясь замазать и замаскировать его веселое и беспощадное издевательство над советской идеологией во всех ее проявлениях. А.Дымшиц, искажая стихотворные тексты, придумал для них подставного автора, которого якобы высмеивает Олейников, – «технорука Н.» А.Пьянов в статье Веселые стихи Свирепого Макара пытался представить их комическим дополнением к журнальной деятельности Олейникова. Между тем прижизненная публикация была подписана его собственным именем, и ни в одном из списков стихотворений Олейникова никакие псевдонимы не обнаруживаются. Лирическим героем его поэзии является сам автор – при том, что «лиричность олейниковская – двоящаяся, дублированная бурлеском» (Л.Гинзбург).
Содержательную, критическую и резко субъективную оценку его поэтического творчества дает Хармс в стихотворении Олейникову (1935). Установлению подлинных масштабов поэзии Олейникова, продолжающемуся по сей день, способствовала статья-воспоминание Гинзбург Николай Олейников , опубликованная в 1989 и предпосланная в 1991 первому претендующему на полноту собранию его стихотворных сочинений.
Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 в Ленинграе после нескольких месяцев пыточного следствия.
